— Есть еще антисемитизм, — вставил Анри Леон.
— Антисемитизм, — ответил Жозеф Лакрис, — пользуется успехом в Грандз'Экюри, потому что в квартале много богатых евреев, которые заодно с нами…
— А антимасонская кампания! — воскликнул Жак де Кад, который был религиозен.
— Все мы в Грандз'Экюри стоим за то, чтобы бороться с франкмасонами, — отвечал Жозеф Лакрис. — Те, кто посещает обедню, упрекают их в том, что они не католики. Социалисты-националисты упрекают их в том, что они не антисемиты. Каждое из наших сборищ заканчивается под тысячекратный крик: «Долой масонов!» В ответ на это гражданин Бисоло восклицает: «Долой поповщину!» Наши друзья тотчас же бьют его, опрокидывают наземь, топчут ногами, а полицейские волокут в участок. Дух в Грандз'Экюри превосходный. Но есть и ложные взгляды, которые надо искоренить. Мелкий буржуа еще не понимает, что одна только монархия в состоянии его осчастливить. Он еще не чувствует, что он морально вырастает, когда склоняет колени перед церковью. Лавочника отравили дурными книгами и дурными газетами. Он против злоупотреблений, приписываемых духовенству, и против вмешательства священников в политику. Многие из моих избирателей сами называют себя антиклерикалами.
— Вот как! — с грустью и удивлением воскликнула баронесса де Бонмон.
— В провинции, сударыня, происходит то же самое, — сказал Жак де Кад. — По-моему, это значит выступать против религии. Кто против клира, тот против веры.
— Незачем скрывать от себя, — добавил Лакрис, — нам остается еще многое сделать. Какими способами? Вот это надо решить.
— Я стою за насильственные способы, — отозвался Жак де Кад.
— За какие? — спросил Анри Леон.
Наступило молчание, и Анри Леон продолжал:
— Мы достигли поразительных успехов. Но Буланже тоже в свое время достиг поразительных успехов. А между тем он вышел из строя.
— Его вывели из строя, — сказал Лакрис. — Нам нечего опасаться, что и нас выведут из строя. Республиканцы отлично защищались против него и очень слабо против нас.
— Поэтому я боюсь не наших врагов, а наших друзей, — опять заговорил Леон. — У нас есть друзья в палате. А чем они занимаются? Они не сумели даже хорошенько попотчевать нас маленьким министерским кризисом вкупе с маленьким президентским кризисом.
— Это было желательно, — возразил Лакрис. — Но это было невозможно. А будь только возможно, Мелин бы это сделал. Надо быть справедливыми. Мелин делает, что может.
— В таком случае, — сказал Леон, — нам остается терпеливо ждать, чтобы республиканцы в сенате и в палате уступили нам место. Вы так это себе представляете, Лакрис?
— Ах! — вздохнул Жак де Кад, — я жалею о том времени, когда пускали в ход кулаки. Это было хорошее время.
— Оно может вернуться, — сказал Анри Леон.
— Вы думаете?
— Гм! если мы его вернем.
— Правильно.
— Мы — это количество, как сказал генерал Мерсье. Будем действовать.
— Да здравствует Мерсье! — гаркнул Серебряная Нога.
— Будем действовать, — продолжал Анри Леон. — Нечего терять время. А главное — не остыть. Национализм надо глотать горячим. Пока он кипит — это крепительный эликсир. Остудите его — это аптечное пойло.
— Как «пойло»? — строго спросил Лакрис.
— Целительное пойло, радикальное средство, хорошее лекарство. Но больной проглотит его без всякого удовольствия и без всякой охоты… Не надо давать микстуре отстояться. Взбалтывайте перед употреблением, как предписывают ученые фармацевты. В данный момент наша националистская микстура хорошо взболтана, она обладает приятным розовым цветом, отрадным для глаз, и слегка кисловатым вкусом, ласкающим нёбо. Если мы не будем встряхивать бутылку, жидкость утратит в значительной мере и цвет и вкус. Она даст отстой. Самая полезная часть осядет; монархические и религиозные партии, входящие в ее состав, пойдут ко дну. Недоверчивый больной оставит большую часть снадобья в склянке. Взбалтывайте, господа, взбалтывайте!
— Что я вам говорил! — воскликнул де Кад.
— Взбалтывайте!.. Легко сказать. Взбалтывать надо умело, а не то рискуешь раздражить избирателей, — возразил Лакрис.
— О! Если вы рассчитываете на переизбрание… — заметил Леон.
— Кто вам говорит, что я на него рассчитываю? Я о нем и не думаю.
— Хорошо делаете. Не надо заранее думать о несчастье.
— Почему о несчастье? Вы предполагаете, что мои избиратели изменятся?
— Напротив, я боюсь, что они не изменятся. Они были недовольны, и они вас избрали. Они будут недовольны и через четыре года. И на этот раз — вами… Хотите совет, Лакрис?
— Что ж, пожалуйста.
— Вы получили две тысячи голосов?
— Две тысячи триста девять.
— Две тысячи триста девять… Нельзя удовлетворить две тысячи триста девять человек. Но дело не в одном количестве. Надо принять во внимание качество. Среди ваших избирателей есть довольно значительная группа антиклерикалов-республиканцев, мелких коммерсантов, низших чиновников. И это отнюдь не самые умные.
Лакрис, превратившийся в серьезного человека, ответил медленно и внушительно:
— Я вам объясню. Они республиканцы, но прежде всего они патриоты. Они голосовали за патриота, который думает иначе, чем они, который придерживается другого мнения, чем они, по вопросам, казавшимся им второстепенными. Их поведение было вполне достойным; надеюсь, что вы это подтвердите.
— Конечно, подтверждаю. Но, между нами говоря, они не блещут гениальностью.
— Не блещут гениальностью? — повторил с горечью Лакрис, — не блещут гениальностью? Я не говорю вам, что они так же гениальны, как…
Он стал искать в уме имя какого-нибудь гениального человека, но потому ли, что такого не было среди его друзей, потому ли, что неблагодарная память не подсказывала ему нужного имени, или потому, что природное недоброжелательство побуждало его умолчать о лицах, всплывавших в его мозгу, он не докончил фразы и продолжал с некоторой досадой:
— Словом, я не понимаю, за что вы их браните.
— Я их не браню. Я говорю только, что они глупее ваших монархических и католических избирателей, которые поддержали вас вместе с благочестивыми отцами. Вот эти знали, что делают. А значит, ваши интересы и ваш долг обязывают вас работать на них: во-первых, потому, что они думают, как вы, и затем потому, что благочестивых отцов не проведешь, как проводят олухов.
— Заблуждаетесь! Глубоко заблуждаетесь! — воскликнул Жозеф Лакрис. — Сразу видно, дорогой мой, что вы не знаете избирателя. А я-то его знаю! Олухов не легче обмануть, чем остальных. Они впадают в обман, это верно. Они впадают в обман на каждом шагу. Но обмануть их — это не так…
— Нет! Нет! Их можно обмануть; надо только знать, как за это взяться.
— Вот тут-то и загвоздка! — вырвалось у Лакриса.
Но сразу же он спохватился:
— Но я вовсе не хочу их обманывать.
— Кто советует вам их обманывать? Их надо удовлетворить. И вы можете это сделать без особых усилий. Вы недостаточно часто видитесь с отцом Адеодатом. Это хороший советчик, и до чего умеренный! Он скажет вам со своей тонкой улыбкой, засунув руки в рукава: «Господин член муниципалитета, обеспечьте за собой ваше большинство, удовлетворите его. Мы не будем в обиде, если в совете иной раз и проголосуют за незыблемость прав человека и гражданина или даже против вмешательства церкви в дела государственного управления. Думайте на публичных заседаниях о республиканских избирателях, а за нас будьте в комиссиях. Там-то, в покое и тишине, делают настоящие дела. Пусть большинство муниципального совета иногда выскажется в антиклерикальном духе; эту беду мы перенесем терпеливо. Но важно, чтобы главные комиссии были глубоко религиозны. Они будут сильнее самого совета, потому что активное и сплоченное меньшинство всегда одерживает верх над инертным и разрозненным большинством».
Вот, дорогой Лакрис, что скажет вам отец Адеодат. Он обладает бесподобным спокойствием духа и терпением. Когда кто-нибудь из наших друзей приходит к нему и с трепетом говорит: «О отец мой, какие безобразия затевают франкмасоны! Школьный стаж, статья седьмая, закон об ассоциациях, — страшно подумать!» — добрейший отец улыбается и ничего не отвечает. Он ничего не отвечает, но думает: «Мы и не то перевидали. Мы видели восемьдесят девятый и девяносто третий год, упразднение духовных общин и продажу церковного имущества. А разве некогда, при наихристианнейшей монархии, мы сберегли и увеличили свое имущество без усилий и борьбы? Кто так думает, плохо знает историю Франции. Наши изобильные аббатства, наши города и села, наши вилланы, наши пастбища и мельницы, наши леса и пруды, наши суды и право юрисдикции постоянно оспаривались могущественными врагами, сеньорами, епископами и королями. Нам приходилось отстаивать с оружием в руках или же перед трибуналами — сегодня луг или дорогу, завтра замок или лобное место. Чтобы оградить наши богатства от алчности светской власти, мы должны были ежеминутно предъявлять старинные хартии Клотария и Дагобера, подлинность которых оспаривает нечестивая наука, ныне преподаваемая в государственных школах. Десять веков вели мы тяжбу с королевскими чинами. А с республиканским правосудием мы ведем тяжбу всего лишь тридцать лет. И кое-кто думает, что мы устали! Нет, мы не испугались и не пали духом. У нас есть деньги и недвижимость. Это казна бедных. Чтобы ее сохранить и умножить, мы рассчитываем на двоякую помощь, которая не покинет нас в беде: на покровительство небес и на парламентское бессилие». Таковы мысли, гармонично группирующиеся под лоснящимся черепом отца Адеодата. Лакрис, вы были ставленником отца Адеодата. Вы его избранник. Побывайте у него. Это испытанный политик. Он даст вам хорошие советы. Вы научитесь у него, как удовлетворить колбасника, сочувствующего республиканцам, и очаровать торговца зонтами, который считает себя свободомыслящим. Побывайте у отца Адеодата. Побывайте у него не раз и не два, бывайте у него часто.