— Я тоже ненавижу «банду четырех», — сказал Фу Юньсян, включив телевизор и усаживаясь на софе. — Если б не великая культурная революция, я давно поступил бы в университет. Повезло бы в учебе, глядишь, поехал бы за границу. А теперь забыл все начисто, даже на вечерний не сдал, чего с меня спрашивать? Не вор и не бродяга — и то хорошо.
— Говорят, в будущем году на образование ассигновано много денег, — вступил в разговор Тюлень. — Пока это только слухи.
— Нас не коснется, — отмахнулся Фу Юньсян. — Вот наш Гань. Отправили его в деревню, женился там на простой бабе, наплодил кучу ребятишек, а получает сорок юаней. Как ему жить без приработка? А не выслали б его — давно стал бы монтером четвертого разряда. Или наша Ямочка — она не знает даже, что такое Европа и где она находится. Ее письмо невозможно прочесть, зато хрустящие купюры она обожает!
— Фу! — обиделась Ямочка.
— А наш Блоха? Когда у него отца в хлеву заперли, сестра спятила и утопилась в Сунгари…
— Все это я знаю, — сказала Циньцинь. — Да, если бы не десятилетие бедствий, разве докатились бы молодые люди до такого? Родились в засуху, выросли — наводнение! Доброту и честность попирали на глазах, а подлость человеческая цвела чертополохом. Повзрослели — а остались темными. Выжили — а нервы шалят. Да, столько горя и бед выпало на долю этого поколения, но…
— Давайте поговорим о Блохе, — хлопнул Блоху по плечу Фу Юньсян.
— Надоело, бросьте, — вскочил Блоха. — Лучше не надо. Стоит только нам собраться, выпить — и пошло. Десять лет то да се, с души воротит. Озноб и головная боль от этих десяти лет. Если вам хочется — болтайте, а меня не троньте. Мне плевать: четыре какие-то модернизации, накопление ядерного оружия — семь земных шаров уже взорвать можно, ударишь раз — и все на воздух взлетит. Чем больше модернизаций, тем хуже. Я каждый день хожу в контору: ты — мне, я — тебе, махнемся без убытку. Ой, надоело! Зачем живем? Лишь бы жить? Да я бы завтра ушел на пенсию!
— Что ты говоришь? — ахнула Циньцинь. — С какой стати на пенсию?
— Удивляешься? Пенсия — последний ход в человеческой жизни. Что дальше? На работу, с работы, квартира, мебель, женитьба, планирование семьи и, наконец, пенсия. Боюсь, что, пока я до пенсии доживу, Сунгари так загрязнят, что единой рыбешки из нее не выудишь. Люблю рыбку ловить! Выйду на пенсию, куплю мотоцикл и поеду на озеро Цзинбоху ловить рыбу…
— Недурно, — рассмеялся Фу Юньсян. — Неплохо придумал, возьмешь и меня с собой!
Гань смеялся и щурился. Ямочка хихикала, и даже Тюлень захохотал, разинув рот.
Циньцинь дернула себя за ухо: ее раздражал их смех. Они просто так болтали или же в самом деле им было интересно? В этом доме всегда хохотали, непонятно почему. Пили пиво, закусывали жареным цыпленком и, повторяя фразы из юмористических передач, шутили. А то вдруг разражались хохотом, хотя было совсем не смешно. Особенно любили смаковать сальности. А если поговорить всерьез? Никто не поймет, да и кому интересно?..
— Ты что, не веришь мне? — удивленно подмигивал ей Блоха, прикидываясь простачком. — Ты не согласна? А что еще, по-твоему, есть в жизни?
— Нет, ты скажи: чего ждешь от жизни? — Фу Юньсян поднес ей чашку горячего кофе.
Она не знала, что ответить, и смотрела на пар, который шел из чашки. В самом деле, о какой жизни она мечтает? Прежде она об этом не задумывалась. Будущее представлялось смутным, оно ускользало, как сигаретный дым. Но и раньше, в деревне, и потом, на заводе, когда пролетали годы и один день походил на другой — монотонные, будничные, безрадостные, — она считала, что все это временно: как переправа, как мост, как паром, на котором плывешь к другому берегу. В спокойных водах ее будней иногда мелькал луч надежды, долгое ожидание томило, но вдруг прерывалось мгновенной нечаянной радостью. Жизнь непременно изменится, не придется больше корчевать мотыгой сорняки, делая одни и те же механические движения, не придется втискиваться в автобус в темноте, ранним утром и поздним вечером, с корзинкой в руках выстаивать очереди на рынке… А что будет? Танцы под гитару летом на набережной, ленивое перелистывание иллюстрированных иностранных журналов в просторной квартире? Нет, не такой жизни она хотела, ее желания этим не ограничивались… Так что же тогда? Она молчала — то ли не знала, чего именно ей хочется, то ли не умела высказаться, но она чувствовала, что ей не нужно ни горячего кофе, ни всех этих людей. Она просто устала.
— Не так, не так, не так, как сейчас. — Она вдруг встала и взволнованно заговорила: — Пусть будет все не так!