— Значит, экономическая реформа должна исходить из комплексного принципа — учитывать любые преимущества, — перебили его. — И очень важные и малозначительные. А любых недостатков, и крупных и мелких, избегать.
— Совершенно верно.
— Время позднее. Остановимся пока на этом, — раздался женский голос. — Давайте разберем темы, если нет возражения, через три недели обменяемся рефератами и проведем обсуждение.
— Что проку в наших занятиях? — вздохнул кто-то. — У меня ни в чем нет уверенности. Сестренка насмехается надо мной, говорит, мы изведем себя спорами и не доживем до модернизации. Может, лучше нам самим сначала модернизироваться?
Наступило молчание.
— Да, нам пока трудно, — произнес Цзэн Чу. — Сил мало, никто нас не понимает, но для меня лично это не важно. Гораздо важнее мое собственное отношение к жизни, моя позиция…
Покосившиеся стены, сквозящее окно, сосульки, иней в углах, мерзлая картошка — все говорило о том, что для Цзэн Чу действительно главное — его собственное восприятие жизни. Чужое мнение его не интересовало.
— Ай, чайник выкипел, — крикнул кто-то тонким голосом, по полу застучали шаги, из комнаты выскочил человек и наткнулся прямо на Циньцинь.
— Ты? — удивленно вскричал он.
Циньцинь никак не могла понять, откуда здесь взялся Тюлень.
— Ты знаешь Цзэн Чу? — спросил парень.
— Да, а ты?
— Вот пришел послушать. У Фу Юньсяна, конечно, весело, но здесь интересно. Заходи, чего стоишь?
— Кто там? — донесся голос Цзэн Чу.
— Входи же! — Тюлень втолкнул ее в комнату.
Она вошла и смущенно взглянула на Цзэн Чу. Тот лежал под тонким войлочным одеялом, на бинте, обмотанном вокруг головы, темнели пятна крови. В комнате было полно народу.
— Вы? — удивился Цзэн Чу.
Постепенно все начали расходиться. Кто со студенческим значком, кто в рабочей спецовке, кто с сумкой, кто с портфелем.
— Не беспокойся, — шепнул какой-то парень на ухо Цзэн Чу. — Твои материалы я вручил лично главному редактору газеты. К тебе придут из горкома — может быть, даже завтра.
— Ничего. — Цзэн Чу помахал кулаками. — Не так-то легко со мной расправиться. Весной найду тренера, займусь боксом, чтобы защищать людей от подонков.
Он еще собирается драться? Циньцинь только сейчас заметила, какие у него сильные руки. Видно, занимался китайской гимнастикой. Такого не сломишь, он смелый, отчаянный, даст отпор любому хулигану. Циньцинь всегда нравились смелые… Когда все разошлись, в комнате стало тихо, только чайник уютно посапывал. Циньцинь подсыпала в печку угля, закрыла конфорку и стала искать стакан, но на столе стояла чашка, перевернутая вверх дном.
Цзэн Чу рассмеялся, пошарил рукой по лежанке и вытащил кружку, видавшую виды, с отбитой во многих местах эмалью. Циньцинь налила в нее кипятку.
— А у вас такая есть? — спросил он, не зная, что сказать.
— Нет.
Когда ее послали в деревню, то дали не кружку, а шесть «драгоценных» красных книжечек.
— Надо иметь такую кружку, — сказал Цзэн Чу. — С ней не пропадешь. Из нее и есть можно, и пить. И хранить в ней что необходимо.
Циньцинь пила чай и с любопытством осматривала комнату. Маленькая, не больше десяти квадратных метров, с аккуратно застеленным узким каном-лежаком, каких в городах уже не бывает. Покрытый полиэтиленовой пленкой квадратный стол, две табуретки, этажерка необычной конструкции, не покрытая лаком. На этажерке — чемодан из зеленой парусины. Вот и все. Потолок оклеен бумагой, на стенах ни картин, ни надписей, только висит карта мира и потертый футляр для скрипки. В углу — гантели и ракетка для бадминтона. Окошко затянуто куском голубой материи, чтобы напоминало небо. На подоконнике и под окном, прямо на полу, в глиняных плошках росли кактусы и опунции.
— Почему у вас нет цветов? — спросила Циньцинь.
— А кактусы? Ведь они тоже цветут. Редко, правда, но это еще интереснее: приходится долго ждать, зато еще больше их бережешь. Я их люблю за выносливость и неприхотливость. — Цзэн Чу вдруг резко отвернулся к стене.