«Оказывается, и простая чашка может быть полна глубокого смысла. А будь на месте Цзэн Чу другой? Весь мир показался бы ему бадьей с помоями. Пять фэней за чашку пареного риса, надо же! Таких дней я не знала, значит, могу считать себя счастливой. Впрочем, нет, он счастливее. Ведь он мог совсем опуститься. Пойти по дурной дорожке… Как жил он потом? Почему он смотрит в сторону? Боится, что наскучил? Я готова слушать его хоть до утра…»
— А что потом? — взволнованно спросила Циньцинь. У нее было такое чувство, будто она была вместе с ним в далекой и бедной северной Цзянсу.
— Ничего, ничего интересного.
Цзэн Чу, видимо, не хотел рассказывать все до конца.
— Как ты попал на Северо-Восток?
— Очень просто. Учился во втором классе средней школы, когда обо мне узнал дядя, брат моей матери, и забрал к себе. После окончания вуза его распределили на Северо-Восток, куда он приехал с семьей и служил техником. Он научил меня бегать на коньках, покупал книги. Два года, проведенных в его семье, были самыми счастливыми в моей жизни. А потом началась «великая культурная революция». Меня услали в деревню, а через год дядин завод перевели из Харбина в глубь страны. Я проработал в госхозе несколько лет. Рабочим или крестьянином я не был и потому не мог поступить в институт. В город вернуться я тоже не мог до тысяча девятьсот семьдесят шестого года. Собрался было изучать систему административно-хозяйственного управления госхозом, но заведующий отделением всячески мне препятствовал. Он даже подыскал для меня работу в городе, только бы я уехал! Была у меня тогда подруга, так и она уговаривала меня переводиться в город. Вот и вся моя жизнь. Ее за три минуты рассказать можно.
Он говорил о десяти годах невзгод и лишений спокойно, уверенно, даже с усмешкой.
— Значит… вы не поступали в университет? — спросила она. Это больше всего ее удручало.
— Я родился неудачником, — смеясь, ответил Цзэн Чу. — В семьдесят седьмом и семьдесят восьмом годах я еще был сосланным, а оттуда не подашь заявления в университет. Прошлый год был последний, когда я мог поступить, учитывая мой возраст. Два экзамена сдал благополучно, а на третий поехал на велосипеде, задумался и сбил с ног старуху. Пришлось везти ее в больницу. А когда приехал в университет, экзамены закончились…
Циньцинь долго молчала. Впервые встретила она такого человека. Вот Фу Юньсян везучий, а этот — неудачник. От подобной несправедливости хотелось громко кричать. Судьба вручала ключи от успеха не тому, кому следовало, нарушая тем самым гармонию в обществе. Но неудачи не ожесточили Цзэн Чу, не выбили у него из-под ног почву. Если бы ей рассказали о таком человеке, она не поверила бы, заявив, что о таких пишут только в книгах, а в жизни их не бывает.
Ночь тиха, слышны дальние свистки паровоза. Очень поздно, тебе надо бы уйти. Почему не хочется уходить? Может, многое хочется сказать ему? Он ведь так настрадался, ему теперь посильно любое бремя. Расскажи ему — и он научит тебя, как дальше жить…
Он взял со стола будильник и со скрипом завел его. Это он напоминает, что тебе пора уходить. Он утомился, на повязке сквозь бинты проступает кровь. А в живых черных глазах нет печали. В этих глазах, в их широком взгляде на мир растворяются и отступают далеко-далеко все заботы, которые так щедро сыплет на него жизнь…
— Простите, что не смогу проводить вас. — Он завел будильник. — Вас интересуют экономические вопросы?
Она поднялась и едва не крикнула: «Нет! Меня интересуешь ты сам! И ничего больше! Ты загадка, и я хочу тебя разгадать. Ты рассказал мне про дерево и его ценность, про суп с ушками хуньдунь и про рынок. А я могу рассказать тебе о фотографии и прочих моих бедах, но все они, вместе взятые, не идут в сравнение с одной твоей чашкой. Каждый человек думает, что несчастнее его нет на свете, причитает и жалуется… Но по-настоящему несчастны лишь те, кому пожаловаться некому. Они и не жалуются, а терпят молча, несут в себе свое горе…»
— До свидания, — прошептала она дрогнувшим голосом и посмотрела на свои новенькие сапожки. Ей хотелось сказать: «Если я нужна тебе…» — но она не решилась, губы у нее дрожали.
Дверь за Циньцинь захлопнулась. Во всем переулке светилось узкой полоской только одно окошко — его окошко. В темном небе величественно возвышалась церковь, торжественная и строгая.
«Вера, вера… — думала она. — Но жизнь не может сводиться лишь к молитвам и стоянию на коленях».