— Что ты хочешь этим сказать? — вдруг перебил Чжан, он грозно нахмурился. — Четкое знание политической линии и умение разбираться в людях — мои главные черты.
Лу Вэй, не в силах больше сдерживаться, ударил по столу трубкой — так, что высыпалась часть табака и пепел.
— Почему ты наказал Гао Синя вместо Ма и Ю? Эти двое издевались над Гэ, а Гао Синь хотел их остановить! Что в этом преступного? Или ты действительно не хочешь отличить черное от белого?
— Товарищ Лу! Разве ты не знаешь, что начался новый исторический период? Классовые отношения изменились, и теперь главными врагами партии и народа являются как раз такие, как Гэ Лин — «каппутисты» и «реставраторы»! — Чжан уже расхаживал по комнате, словно рассуждая вслух. — Мы должны рассматривать борьбу между Ма, Ю и Гао в общем контексте классовой борьбы. То, что Ма и Ю решили пересмотреть свое отношение к Гэ Лину, можно считать прогрессивным явлением. А Гао Синь пытался помочь «реставратору». Так кого же я должен был наказать?
— Чжан Лунси!.. — крикнул Лу.
— Зачем кричать, — Чжан развел руками, — тем более если ты прав…
— Ма Юлинь — вот кто настоящий «реставратор»! И ты даешь ему право измываться над одним из наших лучших людей. Есть в тебе хоть капля совести?!
— О, конечно, — комиссар не терял спокойствия, — Ма был «реставратором». Но он был им до революции. А Гэ — «реставратор» нынешний, семидесятых годов. Да еще причастен к «правому поветрию». Ведь ты же знаешь, что его дело рассматривалось в бюро…
— Покажи мне хоть один документ! Покажи!
— Гэ Лин является контрреволюционером в соответствии с нашей новой конституцией.
— Какой новой конституцией? У нас была и есть только одна… — Лу сверху вниз смотрел на низенького Чжана.
— Есть и новая. — Комиссар неожиданно покраснел. — Ты действительно хочешь посмотреть?
— Да! Да!
Чжан вытянул из кармана книжечку и высоко ее поднял. Это была брошюра Чжан Чунцяо «О всесторонней диктатуре в отношении буржуазии». Он с треском швырнул книжечку на стол:
— Вот новая конституция нового периода социализма! Вот новый закон, по которому и судить и оправдывать!
— Кто принимал этот новый закон? — спросил Лу, беря брошюру.
— Мы — цзаофани! — Голос Чжана задребезжал на самых высоких нотах, затем упал почти до шепота. — Лу, сегодня мы говорим начистоту. Ты не можешь не знать, что все начальники лагерей давно сменены. Кроме тебя! А ты знаешь причину? Да потому, что ты не измазался в период демократической революции. Ты был простым рабочим. И в Корее не командовал. Мы, цзаофани, смотрели на тебя с надеждой, ждали, когда ты сам придешь к нам. Но всему есть предел. Учти, будешь поддерживать этого «каппутиста» — сломаешь шею. В твоем лагере еще слишком много пустых камер. И еще. Будь он наш человек, разве мы просто так напали бы на него?
Комиссар расхаживал по комнате. Голос его то повышался, то понижался, руки летали, лицо то кривилось улыбкой, то принимало каменное выражение. Глаза же неотрывно следили за противником. Он не на шутку боялся, что «старшина Лу» может в ярости броситься на него. Но вопреки ожиданиям, выслушав весь монолог, Лу громко вздохнул и направился к двери.
Чжан расслабился. Не зря считал он себя мастером красноречия. Но вдруг Лу шагнул к доске с ключами, взял ключ от карцера, взглянул на комиссара и вышел.
Когда Чжан опомнился и выбежал за ним, Лу уже сидел на лошади. Не долго думая, комиссар схватил ее под уздцы.
— Зачем тебе ключ?
Лу молчал и глядел в сторону, словно сдерживался и не хотел говорить.
— Лу Вэй! Почему ты взял ключ?
— Почему? Ты знаешь почему, — ответил Лу, его большие руки вдруг задрожали. — Я не оратор. Но у меня есть пара вот этих рабочих рук и сердце коммуниста. И, можешь поверить, я всегда буду бороться против несправедливости… Вот зачем мне ключ.
— Но у тебя нет права! Ты должен следить за производственной работой, а ключи — в ведении конторы!
— А кому же подчиняется контора? Тебе одному? Или нашей партийной организации? Она отвечает перед тридцатью миллионами коммунистов и девятьюстами миллионами граждан страны. — Лу вдруг высоко поднял ключ. — Это всего лишь ключ. Но важно, в чьих он руках. От этого зависит, будет ли наказан виновный или попадет в беду невинный. И здесь я не уступлю тебе ни сантиметра.
Чжан все еще держался за уздцы, когда Лу пришпорил лошадь. Только то, что он успел разжать руки, спасло Чжана, он даже устоял на ногах. Лу поскакал к двухэтажному домику парткома.