Я, конечно, до такого бреда не доходил, но мне хотелось увидеть родных, пока они живы. Просто слов нет, как хотелось. Пятнадцать лет пробыл на Кубе. Красивая страна, спору нет, только я скучал по родине, по своей земле… Кто меня выручил, так это Гордоман. Раздобыл мне работу. Я ставил деревянные палатки в «Ла Тропикаль», где Галисийский центр решил отпраздновать победу команды бейсболистов «Депортиво гальего» над «Хувентуд астуриана». Пока я трудился, не заметил, как карнавал проскочил. Праздновали вовсю… Бенгальские огни, глиняные курочки с карамельками, подвешенные на лентах, песни, пляски на вольном воздухе. Ну, все как всегда. Народ веселится, а я сколачиваю доски, молоток из рук не выпускаю. Кое-какие деньги скопились. Почти сколько наметил, но до нужной суммы никак не дотягивал. Ведь в Понтеведру с пустыми руками не заявишься… Земляки собрали мне двадцать песо, знали, что я передам их родственникам и подарки, и просьбы, и письма. Однажды еду я на трамвае по линии Марианао — Центральный парк, и вдруг входит в вагон лотерейщик, а на его билетах конечные три цифры — двести двадцать пять. Я зажмурился и купил билет. Выиграл сразу сто песо. И никому не сказал ни словечка. Пошел в кассу и получил свои денежки. Потом отправился в магазин «Компетидора» со своим старым чемоданом. Его у меня взяли, а взамен дали за сто песо огромный новехонький баул. Я все туда засовал — одежду, обувь, воротнички, всякое барахло… Заплатил за комнату, взял паспорт и пошел прощаться с друзьями. Всем говорил — вернусь! А они смеялись. Только Гундин поверил и сказал:
— Ты вернешься, Мануэль.
По совести, я не знал, как будет — вернусь или нет. Поплыл третьим классом на пароходе «Ориноко», тоже немецком, как и «Лерланд». Выходили из порта вечером. Когда проплывали мимо маяка на Эль-Морро, дождь лил вовсю, но ветра не было. Я не оглядывался, пока не вышли в открытое море. А оттуда Гаваны уже не видно. Кругом одна вода.
IV
ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА
Qu’adonde queira
que vaya
cróbeme unha sombra espesa.
Приехал я в Ла-Корунью, а там холод страшенный. Сразу пробрал до костей, и на меня такой кашель напал, что ничем не унять. Привык в Гаване к теплу, к солнцу, а здесь снег. Я прямо растерялся — ни пальто, ни подходящей шапки. Явился, будто знать не знал, какие холода бывают в Галисии. Что сразу поразило, так это полная тишина. После Гаваны, где смех, шум… Надо же, приехал — и все кругом странно. От проклятущего холода нога вмиг распухла. Прямо ступать нельзя. Оттого я и не терплю всю жизнь холодную погоду. Как похолодает, сразу заметнее моя хромота. В Галисии, конечно, никто тебе в лицо не скажет: «Эй, хромой!» — или что-нибудь в этом роде. Глянут сверху вниз и ну шептаться, шушукаться между собой. По мне, пусть смотрят сколько хотят и обзывают по-всякому — сделаю вид, будто не заметил, и все. Хотя противно, разве нет? Такая она есть — Галисия. Все шепотком, по секрету. Лучше уйти прочь, потому что на тебя черт-те что наговорят, только если какой особый случай — тогда остановись. В деревне всегда пересуды, сплетни. На Кубе тоже не без того, но не втихомолку, да и тут же забудут. У галисийца все в себе. А кубинец — другое дело. Кубинец — это андалусец в сомбреро. Ему не по нутру таиться, рано или поздно распахнет душу. И если захочет что-то сказать, скажет напрямик, без обиняков. Иногда в шутку, а то и с издевкой. Здесь, на Кубе, все у всех на виду. Вот я, к примеру, стою в трамвае, выдаю билеты. Войдет какой-нибудь пассажир — и давай мне жужжать в самое ухо про свои дела, все нутро вывернет. Чего я только не наслушался! Один расскажет, почему развелся, другой — кто ему рога наставил, третий — где дурную болезнь подхватил. И совета спрашивали прямо в трамвае. На следующий день войдет тот пассажир, который вчера перед тобой изливался, и даже не поздоровается, видно, полегчало на душе. Вот так. Оттого я близко к сердцу ничего не принимал. Чтобы устроить для людей справедливую жизнь, нужно много светлых голов, потому что людскую натуру, что ни говори, понять трудно. Тебе вот кажется, ты правильно поступил, а на самом деле — маху дал. И когда думаешь, что маху дал, оказывается наоборот — все правильно. Потом и удивляешься, ахаешь с испугу. Я жил много, но знаю мало. Говорят, черт все знает и видит, потому как слишком старый. Полная чепуха! Я вон пока не могу сказать, что знаю все. Каждый день меня чему-то учит. В том и красота жизни.