Брунете был очень важным стратегическим пунктом, и враг задумал его отбить, особенно после потери Ла-Пренды. Он бросил против нас итальянские и немецкие самолеты. «Савои» и «мессершмитты» закидали бомбами наши позиции. Бригады дрогнули и стали отступать кто как. В общем, мы снова потеряли Брунете. И вот тот кубинец Альберто Санчес, смельчак, каких мало, попытался остановить бегущих и вернуть в бой. Те, что были рядом с ним, тоже стали загораживать дорогу. Они хотели отстоять Брунете. Санчес крутился из стороны в сторону на коне, совсем отчаялся — видит, что бригады нет, люди бегут кто куда, кричат не своим голосом. Словом, зря старался. В штабе после донесений начались споры, никто не знал, что делать. Я от своей машины ни на шаг, пытаюсь замаскировать ее получше. Поднял голову, а в небе немецкий самолет-разведчик. Он заметил домик связных, где у нас все боеприпасы, и стал описывать над ним круги. А потом спикировал и сбросил бомбу метров со ста над землей. Бомба упала прямо в домик, и после взрыва образовалась такая воронка, куда бы стало огромное здание. Все погибли — и связные и бойцы. Начал рваться динамит. Я кинулся бежать и залег в неглубокой канаве. Прижался к земле и лежу. Когда вылез оттуда, наверно, был будто ненормальный. Как увидел, что стряслось, самому захотелось умереть. Шесть моих товарищей поубивало. Нетронутым остался только дом, где был расположен наш штаб, вот так. Я туда пришел весь мокрый, вымазанный в глине и глухой. После того взрыва стал туговат на ухо. Рвались ручные гранаты, шрапнель. Альберто Санчеса убило возле командного пункта. Я не пошел на него смотреть, но издали видел коня: он опрокинулся навзничь, брюхо вспорото, и кишки наружу.
Мы, кто остался в живых, снимали с убитых сапоги и подбирали оружие. Идешь, и глаза страшатся смотреть: у кого голова размозженная, у кого тело пополам разорвано, а где и вовсе валяются куски человечьи. У многих руки висели на клочке кожи. Тяжелораненые на крик просили помощи, воды. Главное — воды. Раненые всегда просят пить.
Много часов подряд пахло жженым порохом, а потом все перебил запах паленого мяса. Когда трупы стали гнить, тянуло удушливым смрадом.
В Брунете мы попали в страшную переделку. Там в первый и последний раз за всю мою жизнь я убил животное. Это была собака, черная, больше меня. Нрава незлобивого, но к людям особо не ластилась. Всегда крутилась возле штаба, и мы ей подкидывали объедки — хлеб, то, се. Собака была тощая, насквозь светилась. И взялась неизвестно откуда. Как-то вечером гляжу — она с жадностью грызет какие-то ошметки. Я не разобрал что́ и сказал командиру. Потом, когда получше вгляделся, увидел: у нее в зубах мошонка. Оказывается, она ее отгрызла у одного убитого, которого мы не могли похоронить — он свалился в воронку. Так меня замутило, затрясло, что взял и всадил собаке две пули в голову.
После того Брунете нашу дивизию пополнили и перебросили в Валенсию, а из Валенсии в Арагон. Потом мы дрались как звери в Бельчите. Двадцать с лишним дней шли бои. Следом брали Теруэль. Я снова ездил на своем громадном «крайслере», от которого проседали деревянные мосты. Реку Эбро в этом месте держали под прицелом марокканцы. Один марокканец, помню, залез на дерево и вот лупит почем зря. Побил немало наших людей. Пришлось ждать, пока его пулей не сняли с дерева. Я видел, как он упал в воду, точно срезанная ветка, и сразу стало тихо. Тогда мы и переехали по мосту. Лопес Иглесиас ничего не боялся, стальной был человек. А у меня, признаться, иной раз дрожала левая нога, которую я держал на сцеплении. От мостов только и жди какого-нибудь подвоха. Тридцать пять дней, даже больше — а холод страшенный — мы брали Теруэль. Каждые два часа я ходил разогревать мотор, чтобы вода в радиаторе не замерзла. Фашисты подтянули сюда свои силы, готовились к наступлению. Собрали всех, кого могли. Они были хорошо вооружены. У них были самолеты, получше наших, крупнокалиберные пушки, танки, марокканские дивизии, кавалерия, итальянская пехота. Много всего. А мы сражались ручными гранатами и штыками. Большие потери понесли республиканцы в Теруэле. Наших теснили вовсю. Командир приказал мне поставить пулемет в Барранко-де-ла-Муэрте. Я выполнил его приказ, но тут меня обстреляли из пулемета. Я пригнулся, а когда выпрямился, мне показалось, что глаза застлало красным. Сразу страх схватил, думал — попали в меня. Потрогал волосы, на руки посмотрел и скорее к штабу. Добрался до нашего домика и к командиру, спрашиваю, не ранен ли я. «Да нет, — говорит, — ты жив и здоров, только земля в глаза попала». У меня отлегло от души. Все мы через страх проходим!