Начал все Марио Салабарриа, молодой, но — главный заводила. Он узнал, что Эмилио Тро, главарь другой группы — он воевал во второй мировой войне и вроде был посерьезнее, — находится в доме Морина Допико. Салабарриа со своими людьми, вооруженными до зубов, сразу оказался там. Они палили по этому дому без передышки. Допико и Тро отстреливались. Дом — большой, и прикрытием служила живая изгородь из лавровых деревьев. Бой был долгий и тяжелый. Потом, когда полиция все расследовала, гильзы нашли даже в ванной комнате. Допико и Тро в конце концов сдались. Жена Допико стала размахивать белым полотенцем, но ничего не помогло. Салабарриа вогнал в нее пулю, хотя видел, что она беременная. Едва жена Допико упала у изгороди, Тро, который был сзади, схватил ее за ноги, видно, хотел поднять, а от волнения плохо соображал. И вот тут ему раскроили череп, всадили в него семь пулеметных очередей. Это было подлым предательством, потому что все они шли сдаваться. Морин Допико сумел проскочить вперед с двухлетней дочкой. Он влез в полицейскую машину и удрал. Девочку ранило, но не насмерть. За несколько дней до этого Допико сняли с должности. Он пострадал меньше других. Хоть потерял жену, друзей, но остался живым. Салабарриа, самый сволочной из них, метил высоко. При обыске у него в ботинках нашли одиннадцать тысяч песо. Наверное, собрался удрать в другую страну, раз поубивал столько людей. А что? И жил бы там припеваючи. Вот кто мучился — так это родственники. Мать убитого Тро чуть не помешалась. Она во всем винила Грау и говорила, что только он в ответе за кровавое злодейство. Сам Грау ни полслова об этом. Хитрец из хитрецов! Крови не боялся, лишь бы отделаться от соперников. Поэтому народ разочаровался в нем. Отбарабанит где-нибудь речь, в которой и разобраться-то нельзя, и умоет руки. Не признал, что его Паулина выкрала из Капитолия самый лучший бриллиант! А этот бриллиант красовался на столе у Грау, рядом с книгами и бумагами, так что сомневаться нечего. Я не знаю, он ли украл, не он ли, но возле него всегда были настоящие жулики, почти все. И хуже того — он их пригревал. Трусливый старик да еще мелочный. Мелочного человека можно не распознать поначалу, но только под конец он и сам себя выдаст. Когда Грау уходил из дворца, ему вслед такие словечки отпускали, каких не услышит самый трусливый тореро. И все потому, что обманул народ. Чибас сказал об этом на митинге в Центральном парке. А у Чибаса язык что бритва.
Когда на новых выборах победил Карлос Прио Сокаррас, моя жена даже плакала — так волновалась. Я ей сказал:
— Смотри не лопни от радости. Этот субчик будет похуже. Он еще не старый, увидишь, как зарвется!
Америка разозлилась и сразу мне тыкать в глаза, что я не кубинец:
— Ты — испанец, вот тебя никто и не интересует.
— Интересует, но не эти проходимцы.
Я не взял кубинского гражданства, даже когда вышел закон о пятидесяти процентах[250]. Плотницкого дела он не касался. Я работал один, у меня ни напарников, ни начальства. Другие испанцы после этого закона могли работать только вместе с кубинцами, например, те, кто развозил уголь или у кого кафе или чистка-прачечная. Но я-то работал сам по себе, в одиночку, так что ко мне не придерешься. Для меня хоть есть тот закон, хоть его нет. Моя жена хотела, чтобы я не отгораживался от политики. Но если подумать, она сама-то не слишком занималась всем этим. Ей просто нравилось ходить на демонстрации, выкрикивать имена кандидатов, глазеть на них, песни распевать. В тот день, когда погиб Манолете, лучший из лучших тореро в Испании, все страшно переживали. У людей в голове не укладывалось, что он умер. Устроили, конечно, траурный митинг, и жена захотела пойти вместе со мной. А я как раз доканчивал кукольный домик для дочери моего приятеля. Вот тут у нас с женой первый раз дело дошло до рук. Я ей крикнул, что у нее совести ни на каплю. Америка толкнула меня, и я отлетел к обеденному столу. А во мне такая ярость закипела, что от моего удара Америка грохнулась на пол. Крик подняла жуткий, думала, я с ума сошел. На крик прибежали соседки, этим лишь бы все вызнать, и начали орать на меня черт-те как. Америка сказала, что она себя сожжет. Я испугался не на шутку. Такой вдруг вышел скандал. А кто когда видел, чтобы мы ругались? Но Америка меня довела этими собраниями, политикой, всякой ерундой. Я должен был приструнить ее, иначе она бы мне на голову села. Как только я заметил, что Америка побежала на кухню за спиртом, тут же выгнал всех соседок. Они разбежались, точно пуганые куры. Хорош я был, представляю! Выхватил у Америки бутылку со спиртом и — хрясь об пол. А жену рванул к себе за плечи:
250
Закон, принятый во время правления Грау Сан-Мартина с целью борьбы с безработицей. Согласно этому закону пятьдесят процентов штата любого предприятия должны были составлять кубинские граждане.