Я едва не поперхнулся от радости.
— Бреда, это я! Я чуть с ума не сошел, пока тебя искал!
Молчание.
— Бреда, что случилось? Тебе не передавали мои сообщения?
Наконец, голос издалека.
— Мы не можем больше встречаться.
Она запнулась.
— Не можем? О чем ты?
Я был потрясен, уязвлен и зол.
— Все эти… ноги, — выдавила она.
— Ноги?
Мне потребовалась минута, чтобы осознать, что она говорит об обувном бизнесе.
— Но я не трогаю никого за ноги — я работаю в офисе, как и ты. С кондиционером и стеклопакетами. Я с шестнадцати лет ничьей ноги не касался.
— Ноги… Грибки. Экзема. Псориаз. Малабарская язва.
— О чем ты? Про этот медосмотр? — голос мой срывался от гнева. — Этот чертов медосмотр?
Она не отвечала.
На линии что-то тихо тикало, пульс времени и пространства, нежная дрожь миллионов миль проводов.
— Слушай, — взмолился я. — Давай встретимся последний раз, вот только разок, а? Поговорим про все это. Можем устроить пикник. В парке. Расстелем плед и… и сядем — на противоположных краях.
— Болезнь Лайма, — ответила она.
— Болезнь Лайма?
— Передается клещами при укусе. Они прячутся в траве. И сразу же паралич Белла, менингит и мозговые оболочки раздуваются как пончик.
— Тогда в Рокфеллер-центре. У фонтана.
— Голуби. Летающие крысы.
Она говорила, как неживая.
— У Хельмута. Мы можем встретиться у Хельмута. Пожалуйста. Я люблю тебя.
— Прости.
— Бреда, пожалуйста, послушай меня. Мы были так близки…
— Да, — ответила она. — Были близки.
Я успел вспомнить тот первый вечер в ее квартире, «Мальчика в пластиковом пузыре» и упаковочные костюмы, вспомнить весь головокружительный спектакль нашей любви, прежде чем ее последние слова ударили меня, словно молот:
— Но не настолько близки.