Одна из половиц чердака скрипела под ногами. Он этого не знал и наступил на нее. Тотчас появилась тетя, которая все это время разыскивала его, отвесила ему подзатыльник и отодрала за уши, чем сильно его оскорбила. Ведь она была чужая и не имела права его трогать. Но он промолчал. Ему не привыкать. Ребята в школе били его на протяжении всех шести лет, да и отец не скупился на колотушки. В таких случаях Роналд думал о том, что кличка Исусик, быть может, весьма почетна.
— Не смей ничего трогать! — пронзительно крикнула тетя. — Мало того, что ты сломал игрушку своего братика, теперь ты еще и сюда полез. Марш отсюда! — Она потащила его вниз по лестнице, по всей длинной лестнице с цветными стеклами в окнах, наполнявших площадки кровавым туманом.
Внизу, положив ногу на ногу, сидел отец. Брюки у него неряшливо вздернулись. Из-под них выглядывали шерстяные кальсоны лимонного цвета и спустившиеся дешевые носки. Из усов торчала толстая черная сигара; ее дым разъедал наполненные слезами глаза Роналда. Жирной волосатой рукой отец ударил его по лицу и сказал:
— Ты неблагодарная свинья. Радоваться надо, что тетя пригласила тебя погостить, а ты ведешь себя как скотина. Ведь тетя так много для тебя делает. Думаешь, другие мальчики выезжают летом за город? А теперь убирайся!
Роналд повернулся, чтобы уйти.
— Поди сюда, негодяй, — крикнул отец. — Я еще не кончил. Прощаю тебя в последний раз. Если ты еще что-нибудь натворишь, мы сразу же уедем в Амстердам, Понял?
Роналд подумал про себя: вот хорошо бы, папа. Но когда отец, остыв, спросил его, не вернуться ли им завтра домой, он в растерянности ответил:
— Пожалуйста, не надо, папа.
А тете он должен был сказать:
— Простите, пожалуйста, тетя, что я так плохо себя вел.
И тетя ответила:
— Хорошо, мы подумаем.
Последним его убежищем была кухня, где он беседовал с болтливой кухаркой-немкой. В первый же вечер после приезда родители послали его на кухню. Там Роналд играл с кухаркой в уголки, размышляя об универсальности игры. Розалинда говорила на незнакомом языке, но за доской они отлично понимали друг друга.
В кухне он садился за огромный деревянный стол. Иногда ему разрешалось молоть кофе. А в пять часов звонок вызывал кухарку, и она возвращалась с портвейном в простой рюмке, непохожей на нарядные, подававшиеся к столу. Тогда, чувствуя, как сердце в груди колотится от страха, что в кухню войдет тетя, Роналд делал глоток из рюмки, которую протягивала ему кухарка. Кухарка между тем начинала болтать. Ее голос, произносивший массу незнакомых звуков, был как роща, полная воробьев и скворцов. Начинал болтать и Роналд, произнося отдельные звуки на немецкий манер.
Хороший ли у них в Амстердаме сад?
— О нет, у нас вообще нет сада. Мы живем в большом доме. В Амстердаме ни у кого нет таких садов, как здесь. Мы живем на четвертом этаже. Это значит, надо подняться по трем лестницам, понятно?
— По трем лестницам?
— Да, по трем. — И он поднял вверх три пальца.
— Ух ты… — произнесла кухарка. — А немецкая прислуга у вас есть?
Нет у них никакой прислуги. Только два раза в неделю приходит уборщица.
— В Амстердаме ни у кого нет прислуги. Разве что у докторов.
И снова кухарка удивилась. Роналд, полагая, что ей непонятно слово «доктор», пояснил:
— У врачей.
— Ах вот как, у врачей, — повторила она рассеянно. Затем посмотрела на него, словно решившись наконец задать ему вопрос. Она схватила его за полы пиджака и сообщила, что ей очень нравится его костюм.
— Он совсем новый, — сказал Роналд с восторгом. — Почти новый, перешит из старого дядиного костюма. Из костюма вашего хозяина, — добавил он.
Кухарка кивнула, показывая, что все поняла, с таким выражением на лице, как будто она в этом и не сомневалась.
— Тетя всегда посылает нам дядины костюмы. Ведь было бы грешно их выбрасывать, правда? — И пошутил: — Вы, наверное, сразу его узнали, да?
Он был слишком простодушен. Он совсем ничего не понимал в чинах и сословиях, наш Роналд.