Однако, попав в гимназию, он поумнел. Прежде всего он узнал, что говорит на амстердамском жаргоне. А узнав это, был очень удивлен и обрадован тем, что никто не издевается над его речью. Два месяца он старательно отвыкал от жаргонных словечек. Эти каникулы действительно стали поворотным пунктом в его жизни. Его перестали дразнить. Его перестали бить. А когда кто-то однажды попробовал, Роналд дал сдачи, причем на этот раз не все наблюдавшие за стычкой были на стороне его противника. В гимназии встречались не менее странные люди, чем он. Например, один еврей, страдавший недержанием мочи. Но даже и того никто не дразнил, хотя фамилия еврея была Ватерман[8]. Никто не смеялся над неуклюжестью Роналда на уроках физкультуры. А снисходительный преподаватель однажды, когда Роналд сбил планку во время прыжков в высоту, все равно поставил ему удовлетворительную оценку.
Этой снисходительностью Роналд воспользовался. С каждым годом он все чаще игнорировал уроки физкультуры. Он делал вид, что не интересуется этим предметом, что физкультура не стоит его внимания. Зачем ему, отличнику по всем другим предметам, этот грубый культ физической силы? Став постарше, он узнал слово «интеллектуальность» и начал употреблять его при всяком удобном случае. Оно внушало окружающим уважение. Это слово очень подходило к бледному, худому Роналду, лучшему ученику по всем «интеллектуальным» предметам. Однако он, как прежде, был одинок, ибо интеллектуальность не предполагает участия в клубах.
С похвальным листом он перешел сначала во второй, а затем в третий класс гимназии. Каникулы он проводил за чтением книг и опытами с электроприборами и химикалиями. Часами он бродил по площади Ватерлоо, покупая по дешевке старые трансформаторы, выключатели, индукторы, телефонные аппараты. Он твердо решил стать инженером.
А летом, разумеется, снова Ахтерхук. Теперь ему было там не так скучно. Фриц обычно играл в саду и не мешал Роналду. Это был глупый, избалованный ребенок. Он все еще плохо говорил, и изо рта у него постоянно капала слюна. Роналд обнаружил книжный шкаф, набитый неразрезанными новыми романами и красивыми альбомами. Дядя когда-то купил их у одного клиента, поддерживая принцип взаимной заинтересованности.
Тетя же, вдруг узнав, что настоящая дама просто обязана играть на фортепиано, поставила в гостиной большой рояль. На нем Роналд мог играть. Несколько лет назад по настоянию матери (один из немногих случаев, когда ей удалось в чем-то убедить мужа) он начал учиться музыке и достиг удивительных успехов. С тех пор игра на фортепиано стала одним из любимейших его занятий. В этом доме он мог играть лишь по утрам, когда все комнаты были закрыты и шум никому не мешал. Днем и вечером ему разрешали играть только в присутствии гостей.
Иногда кухарка заходила в господские комнаты, чтобы сделать замечание новой горничной, стиравшей пыль в гостиной, и затем оставалась послушать игру Роналда. Однажды она спросила:
— А у вас дома такой же хороший рояль?
— Еще лучше, — ответил Роналд. — Это всего-навсего «бехштейн», а у нас «плейель». Самая лучшая фирма. Французская, понимаешь? — добавил он многозначительно.
Теперь он как следует отомстил кухарке за тот разговор о костюме, который не выходил у него из головы с тех пор, как он понял, что признался в чем-то постыдном. Отомстил ей, повесившей у себя над кроватью портрет нового германского рейхсканцлера. Жаль только, что насчет французского рояля все было неправдой.
В хорошую погоду он уходил читать в сад. Однажды он увидел по ту сторону изгороди худенькую светловолосую девочку. Девочка сказала:
— Добрый день.
Роналд тоже сказал:
— Добрый день.
Девочка была, вероятно, его ровесницей.
— Какие у вас отличные качели, — сказала она.
— Это качели моего брата. Я живу не здесь. Я живу в Амстердаме. Сюда я только приезжаю в гости на несколько недель.
Девочка перелезла через изгородь и попробовала покачаться.
— Хорошие качели, — похвалила она. — Становись тоже, вдвоем мы сильнее раскачаемся.
Роналд не захотел.
— На качелях меня тошнит. Я лучше буду читать.
Резко отвергнув предложение, он из вежливости не добавил, что его, кстати сказать, совсем не интересуют девчонки. Но все же с тех пор они каждый день обменивались несколькими фразами.
Девочку звали Агнес. Ее отец был бароном. Он как-то заходил вместе с ней к дяде и тете. Тетя произносила имя Агнес на французский манер — Аньес, считая это очень шикарным, а барон заменял звук «г» голландским «х».