А она сказала:
— Посмотри на мою левую ногу.
Он посмотрел и увидел, что Лили в состоянии без посторонней помощи чуточку приподнять ее, согнув в колене. Он оказался на высоте и сумел преодолеть природную молчаливость.
— Это огромный сдвиг, — сказал он, думая про себя: «Только моей заслуги тут нет. Нет? В самом деле нет? А кто, черт возьми, знает, какие нужны лекарства? Одни заболевают, другие выздоравливают… Может быть, и лекарства и доктора — просто-напросто сопутствующие обстоятельства. Все зависит единственно от того, что́ ты делаешь. А я кое-что сделал, и это главное».
— Я думаю, через недельку ты сможешь двигать и другой ногой, — храбро заключил он.
— Правда? — обрадовалась Лили. — Ты так думаешь? А ходить? Когда я смогу ходить?
Она возбужденно взмахнула руками. Ее лицо среди застиранных подушек сияло сплошной улыбкой.
— Месяца через три… не раньше, — сказал он.
— О, ходить! — вздохнула Лили. — Уйти прочь из этого дома… Если бы это было возможно! Не спать больше под этот гул, не просыпаться от чьих-то стонов, не ощущать больше прикосновений этой мерзкой мамаши Венте.
«Ходить», — думал он. Такая возможность ему даже не снилась. Ходить! Какие возможности это раскрывает перед человеком. Он сидел сгорбившись, не отрывая взгляда от блестящей чашечки стетоскопа, болтавшейся у него между колен. Ходить! Да, она будет ходить.
— Иначе как на своих ногах нет смысла отсюда убираться, — сказала Лили. — Если мне все-таки придется лежать, то какая разница где?
Он не стал возражать, чтобы не погасить в ней надежду на то, что она встанет и будет ходить. И не сказал, что лежать в доме менее сумасшедшем, чем этот, было бы само по себе куда благоприятнее. Ведь это единственное, чем в его власти было реально улучшить ее положение. Но до этого он не додумался.
Ходить… Если она совсем выздоровеет, может, тогда они будут ходить вместе…
— О чем ты задумался? — спрашивала она. — Какая странная от тебя тень на стене. Стена красная, а тень почти зеленая. Как это получается?
— Это от заходящего солнца, — сказал он, выглянув в окно.
— А на что похоже заходящее солнце?
— Круглое, как луна, но больше и краснее. Оно стоит на высоком малиновом небосводе. Сквозь дыры в облаках протянулись к земле длинные лесенки, по которым солнце спускается к горизонту.
— Ах, — прошептала она, — как бы я хотела все это снова увидеть! Но я вынуждена лежать неподвижно, точно мертвая. Единственное, что я вижу, — это отсвет жизни на обоях.
Клондайк встал со стула и заглянул в гостиную. Мамаши Венте там не было.
Тогда он наклонился к Лили, велел ей закинуть руку ему на шею и, поддерживая за бок, посадил ее. Сам же встал коленями на кровать позади нее так, чтобы она могла спиной опереться о его грудь. Теперь они вместе смотрели в распахнутое окно. Ее взгляд нетерпеливо перебегал с одного на другое. Весна поднималась к ним клубами запахов вара, сухого дерева и пыли.
Совсем близко пролетела пара птиц. Залаяла собака и метнулась во двор. Какая-то женщина захлопнула дверь сарайчика.
Вдали загрохотал поезд. Провода электролинии, под самым окном выходившие из-под арки и сливавшиеся на горизонте, напряженно загудели.
— Мне пришла в голову странная мысль, — сказала она. — Провода идут от моего дома к морю. Прислушайся, сюда доносится шум волн. Он идет по проводам.
Он крепче прижался головой к ее голове и впервые почти за два года погладил ее волосы. Его правое ухо прижималось к ее левому. А когда он потом снова осторожно опустил ее на постель, он впился в нее долгим поцелуем и не отрывался, пока она, пробормотав что-то невнятное, не отвернула лицо и не притянула его к себе. Одеяло сползло на пол. Ее руки расстегивали на нем одежду, как бывало раньше. Оба готовы были заплакать. Их губы слились, глаза с минуту не открывались.
— Почему ты меня поцеловал, Флорис? — спросила наконец она. — Неужели только потому, что теперь поверил, что я поправлюсь? А если бы я никогда не поправилась, ты бы не стал меня целовать? Остался бы просто моим доктором? Потому что мой случай представляет интерес для науки?
Клондайк не нашелся, что ответить на так прямо поставленный вопрос. Потому что означал он только одно: «Я знаю, на самом деле ты меня не любишь. Если бы у меня не было никаких шансов выздороветь, ты бы меня не поцеловал — ведь это к чему-то обязывает. Если бы мне грозило до конца дней остаться инвалидом, ты бы радовался, что я в свое время так плохо с тобой обошлась, так что ты и пальцем не мог меня коснуться, не испытав унижения, не говоря уже о том, чтобы посвятить мне всю свою жизнь».