«Мы гнули на тебя спину с раннего утра до позднего вечера», — часто повторял отец. «У тебя никогда ни в чем не было недостатка», — добавляла мать.
Они сидели у его постели.
— Мы не потому не пускаем сюда малышей, что хотим скрыть тебя от глаз людских, — говорил отец. — Просто ждем, пока ты снимешь повязку. Сейчас твой вид может испугать ребенка на всю жизнь. Мы ради тебя из сил выбиваемся, а ты еще недоволен.
— Как будто без повязки я буду красавчиком, — зло сказал Герман. — У меня небось рожа, как у прокаженного.
— А может, не так все страшно, ведь ты и сам себя не видел, — сказал отец скорее раздраженно, чем успокаивающе.
Он подтолкнул мать и дотронулся до голени, а потом поднес руку ко рту. Мать кашлянула и кивнула ему.
— Вчера ты безобразно лягнул Лию по ноге, — укоризненно сказала она. — Она больше не хочет носить тебе еду. Она ради тебя надрывается, а ты так с ней обходишься.
— Черта с два, надрывается, — насмешливо сказал Герман. — Вчера она принесла мне брайлевскую книжку. Только я начал ощупывать пальцами буквы, как она положила сверху лист бумаги. Разве за это не стоит дать ей как следует? Я хотел еще не так врезать!
Со всеми я ухитрился перегрызться, подумал он.
— Гони от себя эти дикие мысли, — сказал отец. — Неужели ты в самом деле считаешь Лию способной на такой поступок? Общеизвестно, что в людях, потерявших зрение, развивается болезненная подозрительность. Возьми себя в руки, не то она овладеет и тобой. Тогда ты превратишься в проклятие для себя и окружающих.
Как мог я испытывать какие-то чувства к этим людям? — думал Герман. Как мог я ребенком плакать в кровати ночи напролет при мысли, что они когда-нибудь умрут? Когда у меня издох голубь, мне не разрешили зарыть его в саду и поставить над ним какой-нибудь знак. Велели выбросить его на помойку. «Бессловесная тварь не может попасть на небо, — сказал отец. — Жизнь вечная предназначена только для человека, который исполняет волю божию, только ему положено, лежа в могиле, дожидаться Страшного суда». А птицу он бросил в кучу гнилой ботвы.
— Вы никогда не сделали ничего примечательного, ничего такого, что заставило бы меня поверить в ваше право на бессмертие. Вы утверждаете, что веруете в бога, но ни из одного вашего поступка не видно, что он основан на вере. Посмотрите на эту кнопку! — Он показал на выключатель. — Она над моей кроватью. Но в детстве я боялся ее выключить из страха перед тем, что вы называли нечистой силой. Я заворачивался в одеяло, вставал, выключал свет и падал. А потом лежал, задыхаясь от страха, и ждал, что когти сатаны достанут меня сквозь одеяло. Вот что такое ваша вера! Ее хватает лишь на то, чтобы вызывать у детей ночные кошмары. Чего стоит один ваш Апокалипсис! «Луна сделалась как кровь, из дыма вышла на землю саранча, и зубы у нее были как у львов!» Бывало, мне ни за что браться не хотелось, потому что я думал: а вдруг завтра конец света, так какой в этом смысл.
Мать не смотрела на него и старалась не слушать. Отец качал головой и нервно барабанил пальцами по колену.
— Ты так наказан богом! — сказал он. — Господь помрачил твои глаза, и все же я, твой отец, спрашиваю себя, почему он не отнял у тебя также и язык.
Он встал со словами:
— Пошли, жена, здесь нам делать нечего.
Они покинули комнату, о чем-то шепчась. Он слышал, как на лестнице отец горячо заговорил, но не мог разобрать слов.
Он сделает все от него зависящее, чтобы меня взяли в интернат, подумал Герман. Этим они угрожают ему всю жизнь, с тех пор как он говорить научился. Небось не поверили бы, если бы он и вправду онемел. Они сами не верят, что их бог способен творить чудеса. Вообще-то ему надо было сказать: «Папа и мама, я чувствую, что благословение всевышнего осенило меня. Помолимся, дабы он отверз мне очи, как сделал он со святым Павлом».
После долгой молитвы он снимет повязку. Свершится чудо. И вот их дом станет местом паломничества. Денежки потекут рекой. Можно будет продавать его фотокарточки до и после. Как в рекламе средства для ращения волос. Продавать кусочки бинта как реликвии.
А сколько мучений претерпел он в юности, чтобы заслужить царствие небесное! Взять хоть эти вечера, когда к ним приходили гости и ему разрешали посидеть подольше. Как же их фамилия? Кажется, ван дер Воуде. Весь вечер обсуждались пророчества Апокалипсиса. Саранча с зубами как у львов — подразумевались военные самолеты, которыми тогда кишел воздух. Не Гитлер ли зверь, выходящий из бездны, антихрист? «И число его — 666». 4711 — вспоминал он всегда в таких случаях марку известной кёльнской парфюмерной фирмы. Они приводили с собой семнадцатилетнюю дочь и сына постарше. Девушка была истерически религиозна. Масштабы ее веры были соразмерны масштабам ее груди. Весь вечер он украдкой поглядывал на нее, и, когда бдение завершалось псалмом: «По тебе томится плоть моя в земле пустой, иссохшей и безводной» — такой конец казался ему очень подходящим. Атмосфера этих вечеров была накаленная, думал Герман, разумеется, благодаря духовной близости. Мы все были пьяны, хоть и не от вина.