Адмирал — он время от времени заглядывал в машинописный текст — повертел в пальцах монокль и снова изменил тон.
— Ценой одной твоей жизни ты спасешь по меньшей мере сорок миллионов жизней только на нашей стороне. Ты останешься в памяти людской как один из величайших героев в истории человечества. Нет, не как герой. — Он шевельнул растопыренными пальцами. — Это что-то другое… что-то более захватывающее и грозное… не могу найти слово.
Адмирал ощупал взглядом пространство позади Броуза, потом встал и вышел из-за стола.
— Я завидую тебе, Броуз, — сказал он и направился к двери; поравнявшись с Броузом, он мимоходом положил руку ему на плечо.
Броуз, по-прежнему в стойке «смирно», сделал поворот в его сторону. Адмирал взялся за ручку двери.
— Я не хочу рисковать, — сказал он. — Если бы я спросил добровольцев, ты бы вызвался?
Броуз посмотрел на него и задумался. Но ответ пришел сразу.
— Да, господин адмирал.
— Но я не спрашивал добровольцев.
— Нет, господин адмирал.
— Это приказ.
— Да, господин адмирал.
Адмирал открыл дверь и протянул ему руку.
— Мы еще увидимся, Броуз. Произвожу тебя в чин младшего лейтенанта.
Броуз щелкнул каблуками и пожал руку адмирала. Она была прохладная, сухая и приятная на ощупь. Вдруг он нерешительно произнес:
— Так это приказ, господин адмирал?
— Да, приказ.
Броуз почувствовал, как адмирал удержал его руку в своей.
— Когда это должно произойти, господин адмирал?
— Послезавтра. Завтра ты сможешь изучить и опробовать машину. Она предельно проста в обращении. Она только что прибыла. Сейчас ее выгружают. — Не выпуская руки Броуза, адмирал посмотрел на часы и сказал: — Вот в это самое мгновение Зверюга поднимается на борт.
«У-253», посланная родиной, лежала у платформы, словно огромное животное, на теле которого кишат паразиты. Вдали простирался недвижный океан, сейчас, на закате, он отливал розовым. Под сводами пещеры раздался пронзительный свисток — он означал, что снаружи начинает смеркаться и через десять минут надо погасить все огни, кроме ряда слабых ламп, замаскированных со стороны океана. Броуз как бы в оцепенении, прислонясь к скале, наблюдал за суетой разгрузки. Крылатую машину уже выгрузили на сушу и на дрезине повезли в мастерские. Она походила скорее на самолетик, чем на подводную лодку. Никто не знает, что она предназначена для меня, подумал Броуз. Вся эта суматоха ради меня. Послезавтра в это время я буду мертв.
Но это, пожалуй, была даже не мысль: это была затверженная фраза на незнакомом языке. Когда-то отец каждый предновогодний вечер в ожидании двенадцати часов читал им наизусть большие куски из «Одиссеи», по-гречески; он, и брат, и сестры, то смеясь, то затаив дыхание, вслушивались в эти непонятные белые и желтые звуки, которые колечками дыма вылетали из отцовского рта. Стихи производили очень сильное впечатление, но навевали чувство беспредельного одиночества и печали, и он с огромным трудом выучил на память две первые строки поэмы, которые отец записал ему в фонетической транскрипции:
Послезавтра он будет мертв — но к этой мысли он был еще не готов. Когда-то в детстве он всегда садился за уроки в последнюю минуту. Это станет его мыслью в то мгновение, когда он со своей машиной врежется в Зверюгин корабль. В мгновение взрыва чужой язык откроет перед ним тайны своей грамматики.
Он мог теперь есть за офицерским столом, но сел на свое обычное место, сидел притихший, слушал радио, а попозже вечером проиграл партию в шахматы, потому что у него никогда не было терпения разучить дебюты. Остальные курили и играли в карты или читали. В стенах отдавалась морзянка из радиоузла, снизу доносился стук молотка из мастерских и тарахтение перевозящих торпеды дрезин из пакгаузов. Вся скала была единым сгустком разрушительных сил.
В столовой затянули песню. Больше я никогда не буду спать с женщиной, подумал Броуз, но это была не мысль. Он сосал сигарету и думал о своей жене, изрешеченной пулями у окна вагона в поезде, остановившемся посреди поля. Но думать об этом было глупо. Ее нет и никогда не было. Есть только океан, и дюжина подводных лодок, и караваны Зверюгиных судов.
14