Он встал и пошел бродить по коридорам, залитым мертвенным неоновым светом. Он не доброволец, но только потому, что адмирал не вызывал добровольцев. Добровольцы должны до последней минуты хранить в тайне, на кого из них пал выбор, — в точности как он. Под черным сводом посреди водоема погружалась подводная лодка, след перископа медленно потянулся в сторону океана. У Броуза возникло чувство, что она не вернется. Лежа в постели, он продолжал думать: почему адмирал не вызвал добровольцев? Сказал, что не хочет рисковать, но разве это риск? На все безнадежные задания всегда вызывалось от десяти до двадцати человек. В том число и он, Броуз, но его никогда не выбирали. Так было уже двенадцать раз, и, хотя ушедшие на задание никогда не возвращались, число добровольцев не уменьшалось.
В спальном помещении еще никого не было. Броуз лежал, уставясь в верхние нары, и пытался разобраться, что же его смущает. Вдруг он подумал: это неправильно. Он был обязан вызвать добровольцев. Нельзя отдавать приказ, когда на все сто процентов уверен, что посылаешь человека на смерть. И внезапно у него появилось чувство, что он скорее наложит на себя руки, чем подчинится приказу. Что за нелепость! Какая разница, доброволец он или выполняет приказ? Но наверное, какая-то разница все же была. Он сел в постели и обхватил руками поднятые колени, стараясь понять, в чем она заключалась.
Стояла мертвая тишина. Со всех сторон его окружал камень, и сюда не проникал ни единый звук из мастерских. На миг он увидел себя будто со стороны, откуда-то из океана, — как он сидит в самой середке скалы, возвышающейся над пустынным морем.
Он не сумел определить, что же его коробит, и снова лег. В одном не было сомнения: умертвить Зверюгу необходимо, и вот представляется возможность ее умертвить — Зверюгу с ее концлагерями. Может, они и не страшнее, чем концлагеря у него на родине, но по крайней мере война кончится. Зверюга никогда не летает самолетом: не любит, но корабль, на котором она передвигается, неуязвим для нападения с воздуха, ибо охрана чрезвычайно эффективна и охватывает очень широкое пространство. Приблизиться к кораблю Зверюги, хотя бы на такое расстояние, чтобы увидеть его на горизонте, невозможно — под силу это лишь его крылатой машине.
Броуз почувствовал, что у него слипаются глаза. Если я смогу удрать, я удеру, подумал он, хотя Зверюга — это Зверюга, и нет ничего плохого, если тебе приказали сделать то, что ты сделал бы и добровольно. Такой приказ — это не приказ, и тот, кто мне его дал, — это моя собственная воля, воплощенная в адмирале… Он заснул удовлетворенный.
И все же ночью ему снилось, что он удрал и бежит по бесконечным, холодным, залитым неоновым светом коридорам, бежит по волнам и на нем адмиральская форма, и еще ему снился дом матери, наполовину разрушенный, а наполовину пока целый, и его мать в комнате без передней стены, и школьный товарищ, который зашел за ним, чтобы вместе поехать на машине за город, но из этого так ничего и не получилось.
Склонившись над огромным столом в штурманском зале, он следил за указательными пальцами коммодора: один прочерчивал маршрут Зверюги, другой — его собственный. Некая точка, за сотни километров отсюда, в открытом океане, была помечена красным крестиком — здесь они встретятся, и это будет означать конец войны. Адмирал стоял рядом и с отсутствующим видом смотрел на какую-то совсем другую точку на карте.
Броуз поднял глаза, увидел по другую сторону стола весь высший командный состав и внезапно понял, как глупо было то, что он напридумывал прошедшей ночью. Суть не в нем, суть в Зверюге. Добровольно ли он отправится в путь, чтобы ее уничтожить, или по приказу, и какие тонкие различия могут отсюда проистекать — вздор по сравнению с главным: с окончанием войны, которая длится уже так долго — никто и не упомнит сколько лет.
Сквозь звезды и золото погон он прошел к стене, где висел чертеж судна, на котором плывет Зверюга. Не крейсер и не линейный корабль, а обычный пароход — беззащитная посудина, какую по нынешним временам ни одна торговая компания не стала бы использовать для морских перевозок. Такими вот причудами Зверюга уравновешивала свою бесчеловечность. Но дело было не в пароходе. Пароходик окружал мощный кордон сторожевых судов, и все зависело от того, удастся ли Броузу прорваться сквозь него.
После обеда ему предстояло осваивать машину. Она снова была укреплена на баке «У-253»; в шлеме, доходившем до воротника, в кожаном костюме с бесчисленными ремнями, в который были вмонтированы измерительные приборы, он втиснулся в кабину, ему сунули кислородный аппарат, и машину загерметизировали. Места было ровно столько, чтобы он мог сидеть выпрямившись, его голова в маленьком колпаке из цельнолитого кварца выступала над корпусом, а у глаз находился небольшой перископ, который он мог поднимать и убирать. Солдаты, помогавшие ему, поглядывали на него вопросительно, но ни о чем не спрашивали.