Менееру Таке за семьдесят, он единственный ныне здравствующий из зачинателей дела. Склероз у него прогрессирует в бешеном темпе, и, когда надо принять важное решение, его заботливо держат в стороне. Но когда он сам время от времени выдвигает какую-нибудь идею, к нему все прислушиваются: ведь он — держатель весьма значительного пакета акций. Через десять минут звонит секретарша: менеер Таке обнаружен, он стоит у окна на четырнадцатом этаже — это его любимое местечко. Фоогт собирает несколько отчетов: он взял за правило никогда не показываться вне стен своего кабинета без документов в руке, они придают деловой вид.
На четырнадцатом этаже он действительно встречает старикана. После краткого вступления Фоогт излагает ему суть дела, описывает — слегка сгустив краски — качества Яхека и свои планы, касающиеся этого человека.
— Но, — говорит Фоогт, — вы же знаете Бастенакена, он ужасный формалист и не любит выходить за рамки общепринятого. Вот я и подумал, что вы, с вашим светлым умом, с вашей способностью вопреки всем условностям принять единственно правильное решение, могли бы меня поддержать…
Менеер Таке сначала ничего не понимает. Фоогту приходится повторить еще раз, тут до старикана наконец доходит, и он ублаготворенно кивает. Нужный человек на нужном месте — таков всегда был его девиз, с его-то помощью он и придал размах делу. Правда, он впервые слышит о заводе в Иньямбане, а Бастенакена все время путает со своим шофером, фамилия которого Вастенхаудт.
Он рвется к Бастенакену, Фоогту приходится его удерживать, ведь неизвестно, кто там сейчас у Бастенакена. Но секретарша последнего сообщает, что со шеф сейчас в кабинете один и может их принять. Они спускаются в лифте на тринадцатый этаж и входят в более чем скромно обставленный кабинет Бастенакена. Он утверждает, что всякие излишества мешают работать, и никогда не упускает случая ехидно упомянуть об этом, входя в роскошные кабинеты своих коллег-директоров. Таке и Фоогт садятся на жесткие стулья и рассказывают о цели своего визита.
Бастенакен считает Фоогта полным ничтожеством, хоть он и прикидывается расторопным и, принимая какое-нибудь решение, умеет обезопасить себя от последствий возможных ошибок. Зачем, например, он притащил сюда старикана? Известно, что Таке можно настропалить на что угодно. С другой стороны, консервирование крабов в Иньямбане действительно налаживается чертовски медленно, завод не дал еще ни цента прибыли; если этот Яхек обладает хоть половиной тех качеств, которые ему приписывают, он и тогда уже восьмое чудо света. Пусть даже его назначение не принесет пользы, но и вреда не будет, учитывая, что дела на этом заводе не могут идти хуже, чем сейчас. Однако, с другой стороны, так вот сразу взять и согласиться тоже нельзя, того гляди, начнут говорить, что Бастенакеном можно вертеть, как кому захочется, а это недопустимо. Поэтому он высказывает различные возражения: мол, знает ли этот Яхек английский и португальский; а как он насчет женщин — ведь распутство с негритянками не должно переходить известных границ; и как могло получиться, что такая личность двадцать лет оставалась незамеченной, ведь, в общем, это недоработка Фоогта. И потом, как отнесется к этому заведующий производством в Иньямбане? Но Таке снова уперся: как в добрые старые времена, он принимает волевое решение и подчеркивает, что всю ответственность берет на себя. На самом-то деле от этого ничего не меняется, но Бастенакен делает вид, что именно этот довод и убедил его; он согласен, но с одним условием: прежде он сам прощупает этого Яхека. «Пусть придет ко мне в понедельник», — глубокомысленно произносит он, и таким образом вопрос исчерпан.
Вернувшись к себе в кабинет, Фоогт диктует секретарше письмо, в котором сообщает Яхеку, что в понедельник утром ему следует явиться к менееру Бастенакену для беседы. Потом, расслабившись, откидывается в кресле: он очень доволен собой. В случае неудачи можно свалить вину на старикана; ну а если, наоборот, дело в Иньямбане семимильными шагами двинется вперед, он, пожалуй, отбросит излишнюю осторожность в своих пока еще робких попытках переместиться этажом выше.
Эти три дня Яхек просидел у себя в комнате, скрываясь ото всех. Вдова Крамер регулярно приносила ему еду. Однажды она попыталась было взбунтоваться, но Яхек только вопросительно глянул на нее, и с безошибочным инстинктом человека, который сам всю жизнь тиранит других, она поняла, что он ей не по зубам.
Почти все время он был в растерянности и отчаянии. Даже уволиться ему не удалось. С другой стороны, до него дошло, что этот новый рот, новое выражение лица заставляют людей относиться к нему совсем по-другому. В иные минуты это было ему очень приятно, но, вдумавшись поглубже, он понял, что дух его не пришел в соответствие с новой формой. Прежняя глуповатая внешность полностью отвечала его духу, теперь же равновесие нарушилось, и, хотя жесткая форма рта, несомненно, давала ему некоторые преимущества, незримый для других разлад между формой и содержанием сводил их на нет; более того, он грозил чудовищными недоразумениями.