— Солома для постелей первый класс! — кричал он. — Гарантирую, что блох в ней нет!
Бирте хотела спросить о цене, но ее опередила одна из женщин.
— Семь эре мешок.
— В прошлом году ты брал пять, — недовольно проговорила женщина.
— Если хочешь прошлогоднюю солому, то иди к другим. — Он захохотал и огляделся, ожидая одобрения за удачный ответ. Мужество оставило Бирте. «Семь эре за мешок», — думала она, возвращаясь с рынка. Это было меньше половины той цены, на которую она рассчитывала. В ней вспыхнула яростная злоба на хозяина соломы. Он не проехал и четверти того, что прошли они с Сигвалом, да к тому же лежал и отдыхал на возу. А теперь стоит тут и загребает уйму денег, испортив ей все ее планы.
Они пойдут предлагать солому по квартирам, она не хочет отдавать ее за бесценок.
Когда она вернулась обратно в проулок, около Сигвала стоял полицейский. Сигвал смотрел на него с ужасом.
— Здесь нельзя стоять с товаром, — сказал полицейский, — люди не могут пройти.
— Мы сейчас уйдем, — быстро ответила Бирте. Впервые к ней обращался полицейский.
— И сорить здесь нельзя! — крикнул полицейский им вслед.
Они ходили уже несколько часов, но так еще и не продали солому. Тюки они положили около парка, ходили из парадного в парадное и звонили. Бирте здесь никого не знала, знала только, что в этой части города живут богатые люди, и надеялась, что они больше заплатят. К тому же здесь не грозила опасность встретить кого-либо из поселка у фьорда, ей не хотелось, чтобы об этом болтали. Но к чему все это, если люди более не нуждались в соломе и спали на матрацах. Бирте не знала, что это за новшество. «И я тоже им не нужна», — думала она всякий раз, когда новое лицо высовывалось из двери, изумленное лицо чужого человека, потревоженного во время послеобеденного сна. Правда, одна дама заинтересовалась, она как раз собиралась пойти на рынок, и была довольна, что тюки внесут ей прямо в дом. Она согласилась и уплатить назначенную цену — семь эре за тюк, как на рынке, сказала Бирте. Она уже давно отказалась от своей прежней цены. Но когда немного погодя они вернулись с тюками, фру заявила, что заплатит только пять эре. Она посылала горничную на рынок узнать цену, пока Бирте и Сигвал ходили в парк за своими тюками. Бирте запротестовала: она возмутилась, она ведь слышала своими ушами — семь эре, а ее здесь сочли лгуньей. Наконец она согласилась отдать за пять эре, но теперь возмутилась фру.
— Я не желаю торговаться о цене за какую-то грязную солому! — фыркнула она и захлопнула дверь.
Пришлось снова тащить тюки в парк.
Бирте пожалела, что сразу же не согласилась отдать солому за пять эре, потому что позже, когда они проходили по рынку, продавец отдавал солому задаром. У него оставалось немного соломы на телеге, и он крикнул проходившей мимо женщине:
— Бери за так, чтобы мне не везти ее назад.
В парке у тюков стоял рассвирепевший полицейский:
— В парке запрещено сорить, убирайтесь отсюда!
— Мы скоро пойдем домой? — ныл Сигвал, когда они снова взвалили тюки на спину.
— Попробуем еще немного.
Бирте испугалась, услышав свой собственный голос, ей было страшно подумать об обратном пути. Она уже не думала о том, что купить, ей хотелось только одного — покончить со всем этим делом, снять с тебя тюки. «Вот оно как», — пробормотала она и даже сама не знала, что хотела этим сказать. Она даже не знала, куда идет, только следила за тем, чтобы Сигвал шел за ней. «Зачем я иду и зачем я несу тюк?» — думала она, глядя себе под ноги, этот вопрос непрерывно возникал в ее мозгу и вызывал в ней уже не горечь, а страх. «Зачем я иду и тащу тюк? — снова думала она. — Стоит ли так мучиться?» Она пыталась вспомнить мужа, как они когда-то шли здесь, оба молодые и сильные. Раньше она всегда вспоминала его таким. «А теперь он был бы стариком, — думала она, — таким же бессильным, как я сама. А я все тащу, тащу, тащу, зачем?» Каждый раз этот возникавший в ней вопрос — зачем? — наполнял ее все большим страхом. Раньше, когда она так же уставала, как сейчас, этот вопрос смутно всплывал, но она отгоняла его, потому что в глубине души знала, что ответ может быть только один. Лечь и ждать, как Тунетте, Сейчас она легла бы, это было бы так хорошо. Но что такое «хорошо»? Если подумать, то ничего хорошего не бывает. Возможно, Тунетте была права, когда она вчера вечером сказала: «Я так хочу умереть, жизнь ничего не стоит». «Это правда!» — воскликнула Тунетте, когда Бирте бранила ее за то, что она говорит такие слова при детях. Бирте и сама знала, что это правда, но этой правды она боялась больше, чем яда, поэтому не хотела ее знать. Она не задавала вопроса, чего стоит жизнь, она знала, что, если такова правда, жить невозможно. В голове проносились образы: труп коровы на крутом склоне, все умершие, Сигвал, хныча идущий за ней. Она пыталась вспомнить все хорошее, чему радовалась, вспомнить, что у нее есть Сигвал. Не ради него ли она идет здесь? Нет, это ложь, она это знала. Однажды он тоже задаст себе этот вопрос — зачем я иду и тащу ношу? «Только бы уберечь его», — подумала она опять. Ей ничего не удается уберечь. Может быть, он и вырастет, но не все ли это равно? Каждый год его жизни, каждый его шаг будет приближать его к той правде, к которой она так же боялась подойти, как к крутому обрыву над фьордом.