Доктор загадочно улыбнулся.
— Трудно сказать, господин Грегерс. Болезнь вашей тетушки не поддается четкому определению. Я не могу поставить точный диагноз. Возможно, она будет жить, но возможно и обратное. Она, что называется, загадка природы, и разгадать ее нам не дано. Но конечно, я вполне понимаю вашу тревогу.
— Гм, — сказал Петер.
— Ну да, вашу тревогу за ее жизнь. Кстати, я вижу, у вас деготь на пальцах, какая неприятность!.. Могу дать вам совет, разумеется бесплатный, хе-хе… Попробуйте оттереть его сливочным маслом, свежим конечно. Все пятна тотчас сойдут.
Петер молча повернулся и ушел. На ходу он то и дело покусывал кончики пальцев, у него было такое чувство, будто он берет в рот резину.
Прошел год, два… Третий уже шел к концу, а тетушка Фелиция, прямая, как свечка, по-прежнему восседала в своем золоченом кожаном кресле. Грегерсы всем семейством, точно на смотр, являлись к ней каждое воскресенье с неизменно озабоченным, скорбным видом. Дети, прилизанные и принаряженные, выстраивались вдоль стен и стояли, благоговейно вытянувшись, с надеждой и любопытством взирая на старое чучело в кресле. В душе они ненавидели тетушку за то, что их заставляли проводить каждое воскресенье в ее доме, среди всех этих безделушек, этажерок, картин Тидемана и Гюде. Они не понимали, почему родители так почтительно толкуют между собой об этом старом хламе, собранном в большой уродливой тетушкиной гостиной с цветочными горшками на окнах и зеленым ковром, на который детям даже не разрешалось ступать: они должны были красться на цыпочках вдоль его краев. Во всем этом было что-то странное, почти зловещее. Но что поделаешь, уж таковы эти взрослые! Других детей зато каждое воскресенье водят в церковь. Может, тетушка Фелиция в своем кресле тоже служит своего рода обедню, просто детям все это непонятно. Да, не иначе, здесь свершается богослужение: недаром глаза родителей излучают неземное сияние, когда они снуют по большому тетушкиному дому, ощупывая то одну вещь, то другую.
Но самое непонятное творилось с Шахом, жирным старым котом, всегда лежавшим на подушке у тетушкиных ног. Когда Грегерсы приходили к тетушке в гости, Шах был «ах ты мой милый, ты моя прелесть, ты мой маленький котик», и папа с мамой бегали вперегонки, торопясь подать ему миску с молоком.
— Шах — тетушкин верный друг, — говорила мама, похлопывая по шкурке кота кончиками ногтей.
— Ах ты мой котик, — говорил папа и принимался так странно причмокивать, что Шах настороженно навострял уши.
— Тетушка, а сколько сейчас Шаху лет? — осведомлялась мама, силясь придать своему лицу мечтательное выражение.
— Не знаю, — коротко отрезала тетка, — много.
— Какая у него красивая шкурка! — говорил папа, стараясь, чтобы это прозвучало искренно.
— Шкура — дрянь, — отвечала тетка, — вся почти вылезла.
На этом разговор увядал. Тетушка Фелиция сидела в своем кресле прямая и важная, как какой-нибудь епископ, и по обыкновению вязала кружева. Странно, что она так хорошо видит, в ее-то годы. И руки у нее совсем не дрожат. Да и вообще, что можно знать?..
— Омерзительный кот, — говорила Алиса, когда Грегерсы возвращались домой от тетушки, — весь дом провонял этой тварью. Ни за что в мире не взяла бы его к себе, даже если бы из него сделали чучело и набили тысячекроновыми бумажками!
— Ну знаешь!.. — насчет последнего Петер был не совсем уверен. Потирая кончики пальцев, он скатывал деготь в крошечные комочки, которые потом щелчком незаметно сбрасывал на землю. — А скажи, как по-твоему, сдает она? — спрашивал он и тяжко вздыхал.
Его жена удрученно качала головой.
— Некоторые люди — загадка для меня. Ничто их не берет. А наша жизнь проходит. Это же неестественно, чтобы старая женщина была так бодра! А доктор, он-то что говорит?
— Да ничего…
Фру Алиса раздраженно отряхивалась.
— Несет от меня котом, понимаешь! Чувствуешь вонь? Хоть бы кто придушил эту тварь!
Петер молчал.
— А ведь она стоит верных полмиллиона, — говорил он потом и снова вздыхал.
— Кто?
— Да тетушка.
— Так я же про кота говорю, а не про тетушку! Ты даже не слушаешь, что я говорю! Полмиллиона… Какой от них прок, когда….
Фру Алиса, хотя внутри все у нее кипело, смолкала. Бывает, мысли человека умчатся своими, недозволенными путями. Нет, надо держать себя в узде и терпеть. Как-никак всякая живая плоть когда-нибудь да устанет цепляться за жизнь. Только вслух лучше ничего не говорить, лучше не выдавать своих мыслей.
Сзади шагали дети: они радовались, что с воскресной обедней у тетушки Фелиции на этот раз покончено.
И все же однажды наконец пришло известие. Да, пришло известие, что тетушка Фелиция и впрямь занемогла. Фру Алиса зазвала детей домой и строгим голосом приказала:
— Умойтесь и наденьте воскресные платья!
— Но сегодня ведь не воскресенье…
— Неважно. Тетушка Фелиция заболела.
Сами родители оделись во все серое. Облачаться в черное было еще нельзя: рано.
Они застали тетушку в постели. Да, теперь по всему было видно, что ей худо. Она казалась такой маленькой, жалкой, похожей на ощипанного цыпленка, и голос у нее был такой, словно она проглотила бритву.
— Как дела, тетушка? Болит у тебя что-нибудь?
Присев на край постели, Петер пытался взять ее руку в свои.
— Все хорошо. А твои дела как?
Петер слабо улыбнулся, его словно сдуло с кровати.
— Я думал, что, может, ты… это самое. Доктор сказал…
— Доктор ничего не понимает, — буркнула тетушка Фелиция, — я совершенно здорова.
— Я, конечно, останусь здесь и буду ухаживать за тобой, — сказала Алиса, снимая пальто.
— Не нужно, — сказала тетушка. — Справлюсь сама.
— Я ведь когда-то собиралась стать сиделкой, — продолжала Алиса, притворяясь, будто не слыхала ответа. — Это было еще до моего знакомства с Петером. Помнишь, тетушка, как-то раз я вытащила у тебя из пальца занозу?
— Нет, не помню. У меня не бывает заноз. Занозы бывают только у олухов.
К тетушке Фелиции не подступишься. Не человек — железо. Точнее, рашпиль.
— Дети хотят с тобой проститься…
У фру Алисы был такой ласковый голос… Она подтолкнула своих трех свежевымытых дочерей к кровати. Дети испуганно поклонились.
Но в эту торжественную минуту в спальню вошел тот самый омерзительный кот. Он прямиком направился к тетушкиной кровати, вспрыгнул на нее и удобно устроился на перине.
— Шахусик, — с нежностью произнесла тетушка, почесав кота под подбородком, — мы с тобой неплохо жили вдвоем, не правда ли? А теперь пусть все другие оставят нас, нам с тобой о многом надо поговорить.
Грегерсы покинули спальню больной. Фру Алиса была уязвлена и недовольно косилась на своих детей, в борьбе за тетушкину милость не выдержавших состязания со старым котом. Всей семьей они обошли большой дом и как следует все оглядели. Так много комнат в тетушкином доме: казалось, можно бродить по ним без конца и любоваться вещами.
Спустя час из спальни вышел доктор. На этот раз он не улыбался.
— Фрёкен Фелиции больше нет, — сказал он, поправляя очки. — Ее последняя воля — чтобы вы взяли на себя заботу о Шахе.
— Да, конечно, — сказал Петер растроганно, — конечно, бедный котик…
На кухне отыскали корзину и уложили в нее кота. Алиса и Петер понесли ее вдвоем.
— Возьмем такси, — сказала Алиса, — не пойду я через весь город с этой мерзкой тварью в руках!
Они терпели кота целую неделю. Но потом Алиса сказала «хватит».
— Всюду валяется его шерсть, — заявила она. — Вся квартира провоняла кошачьей мочой. Занавески мои он превратил в бахрому. Ни часу больше не продержу его в доме!
— Куда же нам его деть? — сказал Петер.
— А ты позвони в бюро услуг.
— Куда?
— В такое бюро, где умерщвляют ненужных домашних животных.
Они вытерпели еще два дня. Но бедный Шах линял теперь пуще прежнего, и глаза у него сделались тусклые и унылые, как у нищего старика из богадельни. Петер позвонил в бюро услуг, и там обещали прислать человека — забрать чудовище.