— Сейчас мы прорежем мглу и увидим действительность, в которой живут другие люди… Но мы по-прежнему останемся невидимками.
В одно мгновение завеса разорвалась, и они тотчас увидели, что находятся во дворце, где яркий свет умерялся фиолетовыми кружевами. В приемной было много народу Высшего Церемониального Качества. Здесь были трясущиеся старики, с плеч которых уже ниспадали роскошные саваны и которые готовились перед зеркалами к тому, чтобы сорвать кожу с черепов; здесь были плоскогрудые дамы, соломенные куклы в треуголках, послы со шпагами черного золота, здесь стоял аромат шелестящего розмарина, а оркестр скелетов играл под сурдинку марш погребальной бюрократии. И с торжественной медлительностью опираясь на серебряный жезл, увитый крепом, элегантный дворецкий во фраке с серебряными черепами, вышитыми на отворотах, благоговейно объявил согнувшимся в поклоне присутствующим:
— Его сиятельство граф Гнилая-Душонка принял Последнее Причастие из рук Его Преосвященства, Епископа Закрой-Глаза-Навеки.
Спины подобострастно согнулись.
— Он идет. Он будет присутствовать при смерти бедняги.
И оба, тонкие, как призрачные клинки, прошли сквозь стену и в спальне графа стали у изголовья кровати, на которой умирающий дворянин дышал уже с трудом, в то время как Епископ с ободряющей мягкостью, требуемой кодексом святых, шептал ему:
— Смиритесь, сын мой. В скором времени вы будете на небесах.
— На небесах? — усомнился граф, выражая отчаяние так, как подобает хорошо воспитанному человеку, и внимательно следя за появлением малейшей складочки на простыне, чтобы ее разгладить. — Дорого бы я дал, чтобы уверовать в небеса, Ваше Преосвященство. И представить себе ничего этого не могу! Да и что я сделал такого, чтобы заслужить небесное блаженство? Я почти всю ночь глаз не сомкнул: я опять и опять возвращался мысленно в прошлое — я пытался вспомнить, какое добро я сделал в своей жизни. Ничего я не сделал, Ваше Преосвященство! Ни Добра, ни Зла. Только разные пустяки.
И он заплакал, задыхаясь в приступе малодушия:
— Ваше Преосвященство не знает магического слова, которое зачеркнуло бы то, что я ничего не сделал… или же выдумало бы то, чего я не сделал. А я страдаю от угрызений совести. Ах, если бы можно было начать жизнь сначала!.. Чтобы творить только Зло… А сейчас я смог бы покаяться!
Епископ решил перейти к обычным утешительным формулам.
— Милосердие божие безгранично.
— Сколько бы я ни напрягал свою память, я вспоминаю только равнодушных женщин с голыми ножками, мелкое — мошенничество, воровство сигар в гостиных друзей. Неужели я никого не убил? Не изнасиловал ни одну девочку? Не запятнал кровавым преступлением ни одно весеннее утро? Нет, ничего этого не было. Пусть мне принесут таз с грязной водой: я хочу запачкать руки! И покаяться хоть в каком-нибудь преступлении!
Опечаленный Мы-я («Разве она в самом деле была горбатенькая?») на цыпочках вышел из комнаты в ту самую минуту, когда Епископ снова воззвал к умирающему с ложной многозначительностью:
— Бог в своей безграничной мудрости («Мудрости или милосердии? Кажется, я ошибся…» — с неудовольствием подумал он — подумал о том, что уже не отличается той уверенностью, какой отличался в былые времена).
А там, за стенами спальни, собравшиеся рассказывали анекдоты. Но все шушукавшиеся разом умолкли, когда вошел дворецкий, лицо которого выражало глубокую скорбь:
— Сеньоры! Его сиятельство граф Гнилая-Душонка испустил последний вздох.
И чтобы выделить графа среди других смертных, не обладающих гербами, добавил:
— Усоп.
Вслед за ним в дверях показался Епископ Закрой-Глаза-Навеки, величественно воздев руки и сияя от сознания того, что он жив, что, быть может, не умрет никогда.
— Всевышний принял в свое лоно благородную душу графа Гнилая-Душонка. Это была поучительная кончина. Оплачем же его и попросим для него милосердия у Господа. (У бога множество глаз и ушей!)
Все придворные согнулись, чтобы спрятать сухие глаза, не желавшие увлажняться слезами. Не притворялась одна лишь графиня — она даже не скрывала выстраданной радости сознания того, что она свободна. Но чтобы скрыть чувства, которые могли бы шокировать остальных, она принялась громко молиться:
— Пресвятая Богородице… Отче наш, иже…
А в это время Мы-я и Ты-никто возвращались во мглу при свете истины, уравнивающем все, сущее на небе, на земле и в аду.
XIII
Тревожные известия стали поступать в Центральный Орган по предотвращению всевозможных покушений на Всемирную Тоску, каковая на Общепланетном Конгрессе была объявлена истинной и опаснейшей угрозой, нависшей над современной Цивилизацией. Вначале люди не шли дальше мелких акций, на вид совсем незначительных, но удостоившихся, однако, шести газетных строчек. Например: «Однажды ночью дряхлый старичок пенсионер, пятьдесят лет игравший с женой в крапо, сделал кровожадный пируэт („Мне осточертело проигрывать! Хватит!“), взял жену за горло и задушил ее».