— Я плакала и плакала, — рассказывала Люси, и на ее глазах выступали слезы даже теперь, даже после всего, даже от воспоминания.
Слезы не помогли, и Люси отдали в сожительницы старому лавочнику. После того лавочника был второй, потом богатый коммерсант.
— Я так и жила на содержании то у одного, то у другого. Надоедала одному, он уступал меня следующему.
В восемнадцать лет Люси решила, что с нее хватит, и устроилась работать в бар.
— По крайней мере я теперь самостоятельный человек, — заявила она.
— Эй! Люси! Какую похабень они тебе рассказали? — нетерпеливо спросил Порция.
— Кто?
— За тем столиком. Мы слышали, как ты помирала со смеху, — вмешался Хок Лай.
— А, эти. Но это никакая не похабщина.
— А чего ты смеялась? — не отставал Хок Лай.
— Смеялась, потому что один там сказал мне смешную вещь.
— Ну все равно, расскажи нам! — потребовал Порция.
— Да нечего рассказывать. Он говорит — выходи за меня замуж. Но это только так говорит, а сам просто хочет переспать со мной. Я знаю, у меня будь здоров какой опыт.
Куан Мэн ясно почувствовал боль, физическую боль. Но разве можно причинить физическую боль на расстоянии?
Люси отошла к другим столикам, обслуживать новых посетителей. Хок Лай начал звать всех в загородную поездку в следующее воскресенье — съездить на пляж в Седили, к югу от Джохора. Хок Лай познакомился с двумя девушками, хорошими девушками, и вызывался пригласить их.
— Нельзя же проводить все время со всякими там Мари и Люси из бара. Я ничего против них не имею, — добавил он, будто объясняя, будто ему нужно было оправдаться, — вы же знаете, что я не против, но у нас гораздо больше общего с Сесилией Онг и Анной Тань.
Куан Мэн чуточку удивился — он и не подозревал, что его приятель способен на снобизм. Разве можно делить людей, делить девушек? Хорошие девушки и те, что в баре. Он не мог представить себе, что такое хорошие девушки и как вести себя с ними. И не очень рвался узнать. Он помнил, как вели себя девушки в старших классах. Вечно ходили в обнимку, шушукались, о чем-то квохтали, будто вот-вот снесутся. Девушки и куры-несушки. Мысль насмешила Куан Мэна, и он почувствовал, что его рот сам по себе растягивается в дурацкую улыбку.
— Не-е, — протянул пьяный Порция. — Нам не на чем ехать.
Хоть и окосел, а все-таки остался практичным индусом — родни-то рядом нет.
— Не проблема, старик. Совсем не проблема. Это я могу взять на себя. Коллега из нашей фирмы обещал дать мне свой «моррис-1100» на денек.
Было что-то необъяснимо солидное в этом слове «коллега». Оно намекало на принадлежность к группе серьезных людей, посвятивших себя важному делу, такому важному, что Куан Мэн должен был быть в стороне от него. Отстраненным. Посторонним.
— Неохота, — сказал он и, устыдившись, торопливо добавил: — А вы давайте езжайте.
И сразу понял, что вышло глупо и нехорошо — будто он отделил себя от ребят. Такие дела не проходят.
— Это почему же неохота? — вскинулся Хок Лай.
Куан Мэн отвел глаза на дальнюю стенку бара, выкрашенную в серое и украшенную пластмассовой рекламной пачкой сигарет «Плэйерз голд лиф», нехотя сказал:
— Я обещал поехать с Люси купаться в Чанги.
— Да брось ты свою Люси! Поехали с нами. Я надеюсь, ты не втрескался в эту цыпочку? У вас с ней как — было уже дело?
Куан Мэн решил не говорить.
— Пока нет.
Хок Лай покатился со смеху. Рассмеялся даже Порция, которого все дразнили старым девственником.
— Старик, ты зря время тратишь. Гоняйся за другими бабочками, друг. Решено — едешь с нами.
— Нет.
И Куан Мэн весь вечер твердил свое «нет». Как присягу.
Он первым ушел из бара. За дверью простиралась темная ночь. Дождь перестал, но мокрый асфальт еще хлюпал под его подошвами. Промытый ночной воздух прохладно и чисто лился в легкие, и было не понять — от чего это легкое чувство приподнятости: от пива или от свежести воздуха.
В маленькой кофейне на углу Куан Мэн заказал черный кофе. Он договорился встретиться здесь с Люси, когда закроется бар. Старый индиец, индийский мусульманин, в застиранной майке и саронге в синюю с белым клетку, принес кофе в толстой фаянсовой чашке на блюдце. Седоватая бородка старика выглядела проволочной.