— Ты совсем перестал разговаривать, Мэн, — сказала наконец Анна.
— Правда? Извини.
— О чем ты думаешь?
— Думаю? Ни о чем особенно. Я вообще не думаю.
— Это все из-за твоего отца, Мэн? Он не ответил.
— Это, наверное, ужасно. Мне так жалко и тебя, и всю вашу семью.
Куан Мэн чуть было не сказал — спасибо. Потом решил, что спасибо в таких случаях не говорят, и, не найдясь, что же сказать, промолчал.
— А сейчас он как, Мэн? Твой отец?
— Нормально, — ответил он. И добавил: — Он жив.
— Он ходит?
— Немножко. На костылях.
— Но он может поправиться, как ты думаешь?
— Не знаю.
— Бедный! Трудно, наверное, ходить на костылях.
— Не знаю, — повторил Куан Мэн.
Посредине проезжей части валялся собачий труп. Собаку, должно быть, задавило машиной или автобусом. Проезжающая машина задела дохлую собаку колесом, которое издало тошнотворный хлюпающий звук. Собачьи внутренности протянулись по асфальту, как низка сосисок. Налетели мухи — небольшое, плотное, живое облачко заклубилось, насыщаясь.
Куан Мэн и Анна отвернулись. Остановились на углу.
— Может, зайдешь со мной к Бун Теку и Мэй Ай? — предложила Анна.
— Не хочется. Извини.
— Ты не извиняйся. Тогда, я думаю, лучше мне пойти домой.
Куан Мэн молчал.
— Может быть, как-нибудь выберем время и повидаемся?
— Да, — согласился он.
— Ты не расстраивайся так, Мэн.
— Ладно.
— И не изводи себя.
— Хорошо.
— Ну прощай.
Анна легонько дотронулась до его правого локтя.
— Привет!
— Всего хорошего.
— Привет.
К ужину пришел дядя Чеонг. Ели молча, изредка перебрасываясь незначащими словами. Потом мать убрала тарелки, подала кофе. За кофе говорил один дядя Чеонг. Он обо всем и обо всех расспросил и начал выяснять, не может ли он помочь. Впервые в жизни Куан Мэну показалось, что дядя Чеонг утомителен. Куан Мэн не сомневался, что дядя искренне хочет помочь, но через секунду он вздохнет и скажет: конечно, если б не его собственная семья, где он единственный кормилец, он мог бы сделать больше, а так… Ему нужно говорить: мои собственные семьи, подумал Куан Мэн, вспомнив двойную дядину жизнь: две жены и у каждой по шестеро детей. Ханжа, выругал его Куан Мэн про себя и тут же устыдился — дядя был человеком незлым. Если бы отец Куан Мэна умер, дядя наверняка наскреб бы деньжат и помогал бы. Куан Мэн нечаянно обменялся взглядами с отцом. Оба улыбнулись — каждый прочел мысли другого.
Когда дядя ушел, Куан Мэн вышел на балкон и закурил одну из своих драгоценных сигарет. Дядин приход вызвал у него тоску. Ну зачем люди лезут не могут оставить нас в покое? Гораздо лучше было бы, если бы о семейной беде знали только сами члены семьи, только те, кого это действительно касается.
Куан Мэн поднял голову и удивился — над балконом сияла почти полная луна. За многоквартирным домом напротив поднималось неясное свечение от городских улиц и домов, залитых светом. Дом напротив — зеркальное отражение их собственного дома — рисовался силуэтом в ярком серебристом освещении.
Он услышал царапающий звук и обернулся — на балкон выбирался отец. Куан Мэн видел его напряженное, исхудавшее лицо, странный, мягкий взгляд больного человека. Отец печально улыбнулся.
— Луна-то какая, — заметил он.
— Да, па.
— Пошел бы пройтись.
— Некуда.
— В молодости всегда находишь, куда пойти, — улыбнулся отец.
— Да нет, некуда мне ходить, — повторил Куан Мэн.
— Ты стал часто сидеть дома. Так тоже нельзя. Нужно иногда и развлечься. А ты, по-моему, ни разу никуда не ходил с тех пор, как я заболел. Наверное, соскучился уже по своим друзьям.
— Да нет, па. Мне и тут хорошо.
— Глупости. Ты молодой парень, Мэн. Нельзя тебе сиднем дома сидеть. Нельзя допускать, чтобы то, что случилось, испортило тебе всю жизнь.
— Не надо говорить так, па.
— А что не надо? Это правда — я тебе испортил жизнь.
— Нет.
— Да. И я это знаю. Я виноват, Мэн. Виноват, что у тебя такая паскудная жизнь, и все это из-за меня.
— Не надо, па!
— Я должен сказать правду. Мы с тобой никогда раньше не разговаривали, Мэн. Мне трудно было высказаться.
— Понимаю.
— Действительно понимаешь. — Отец внимательно разглядывал Куан Мэна.
Куан Мэн заерзал под взглядом отца. Отец рылся в кармане.
— Мэн, возьми и погуляй сегодня. Отец сунул ему в руку десятку.
— Не надо, па.
— Бери.
— Нет, па. Не хочу. Не нужно мне.