Т е ж е, А л е к у, потом — М а р и а н н а.
А л е к у. Целую руку, Сюзанна. С добрым утром, Драгу.
Драгош кланяется и направляется к двери.
С ю з а н н а. Доброе утро, Александру. Ты уже закончил утреннюю прогулку?
А л е к у. Знаешь, персиковое дерево, то, что на холмике, около будки сторожа, начало сохнуть.
С ю з а н н а. Посмотри, Драгош, что там случилось. Может, его просто нужно подрезать.
Д р а г о ш. Сейчас иду.
С ю з а н н а. Зачем же сейчас, можно и попозже.
Драгош смущенно останавливается на пороге.
М а р и а н н а возвращается с чемоданом.
М а р и а н н а. Пусть Маранда снесет мой чемодан на вокзал.
С ю з а н н а. Пусть это сделает Рене.
М а р и а н н а. Он ночью уехал домой.
С ю з а н н а. Ну так неси сама. А ты где спала?
М а р и а н н а. Это тебя в самом деле интересует?
С ю з а н н а. Я хочу знать, где ты спала?
М а р и а н н а. У жены священника.
С ю з а н н а. И под каким предлогом ты напросилась к ней на ночлег?
М а р и а н н а (ищет что-то в комоде). Здесь лежал мой несессер.
С ю з а н н а. Я тебя спрашиваю, что ты ей сказала?
М а р и а н н а. Что надо, то и сказала.
С ю з а н н а. Надо? Как это понять? Объясни мне.
Д р а г о ш. Мама, это излишне…
С ю з а н н а. Драгош, я разговариваю со своей дочерью, а не с тобой.
А л е к у. Сюзанна, я тоже тебя прошу. Это тягостно для всех.
М а р и а н н а. В особенности для некоторых.
Сюзанна больше не смотрит на них.
Д р а г о ш. Марианна, пожалуйста, прекрати. Вчера вечером ты уже высказала все, что хотела. Ты сама скомпрометировала себя в наших глазах, раз и навсегда.
М а р и а н н а. Я, я себя скомпрометировала? Да разве обо мне речь? (Громко хохочет.)
Д р а г о ш. Женщина интеллигентная, которая роется в чужих ящиках, в чужих жизнях…
М а р и а н н а. Это не чужие, это наши жизни, моя и твоя!
А л е к у. Речь идет о жизни вашей матери.
Д р а г о ш. Женщине, которая прибегает к таким методам, как шантаж — а это чистейший шантаж, — нет места среди нас, да и говорить нам с ней не о чем.
М а р и а н н а. Вы считаете, что проще разрешить этот вопрос в судебном порядке, а не между собой, в тесном семейном кругу? Как угодно.
Д р а г о ш. Ты способна затеять процесс? Раскрыть всему миру наши семейные тайны?
М а р и а н н а. Так же как ты способен использовать в своих интересах мое молчание и продолжать владеть виноградником и домом, которые тебе не принадлежат.
А л е к у. Но у тебя, сударыня, больше нет доказательств. Нет доказательств! Какой закон станет на твою сторону?
М а р и а н н а. Ах вот вы на что рассчитываете? Сожгли письма и думаете, у меня ни одного не осталось?
А л е к у. Было всего два письма. Уж позволь мне это знать лучше тебя.
М а р и а н н а. И вы воображаете, у меня больше нет никаких вещественных доказательств?
А л е к у. Нет, у тебя ничего больше нет.
М а р и а н н а. Вот почему вы так спокойны? Посовещались между собой, устроили вчера вечером семейный совет… (Указывает на Сюзанну.) Государственный совет и королева-мать заявила, что без доказательств я ничего не посмею предпринять.
Д р а г о ш. Мы не совещались, но каждый в глубине души был уверен, что Марианна Маня-Войнешть не может докатиться до подобной низости.
А л е к у. Не станет человеком, за которого всем нам было бы стыдно.
М а р и а н н а. Даже такому цинику, как вы, вам, «другу дома»?
Сюзанна тихо смеется и продолжает молчать.
А тебе, Драгош, значит, можно быть таким расчетливым, таким несправедливым по отношению ко мне?
Д р а г о ш (смущенно). Я еще… поговорю с мамой… попробую… Может быть… В конце концов мы найдем… какое-нибудь приемлемое решение… Я буду регулярно выплачивать тебе ренту из своей зарплаты… из доходов от виноградника.
С ю з а н н а. Ничего ты не будешь выплачивать.
М а р и а н н а. Почему? Потому что у меня больше нет доказательств?
С ю з а н н а. Нет, дочь моя. Потому что было бы несправедливо, чтобы он что-то тебе выплачивал.
Д р а г о ш. Мама, но все-таки…
С ю з а н н а. Что — все-таки?
М а р и а н н а. Письма все-таки были. Вы все их видели.
С ю з а н н а (теряет самообладание). Были… Были!.. Дура! Все было! И ты — дочь Алеку Бэляну!