С ю з а н н а. Тсс! Они возвращаются. Держи, пожалуйста, клубок.
Входят М а р и а н н а и Р е н е.
Т е ж е, М а р и а н н а, Р е н е.
Р е н е. Мама, как вам идет этот сиреневый халат!
С ю з а н н а. Мне всегда шел сиреневый цвет.
Занавес опускается и сразу же поднимается.
Та же декорация, тот же день, послеобеденное время.
Л а у р а, Д р а г о ш.
Л а у р а (в пальто, ходит по комнате). Ты можешь работать?
Д р а г о ш (за своим секретером). К счастью, да. Для меня мои жесткокрылые — и наркотик, и отдых, и прибежище, и лекарство. (Пауза.) А ты что собираешься делать? Пойдешь на виноградник?
Л а у р а. Нет.
Д р а г о ш. Что ты бегаешь по комнате?
Л а у р а. Я мешаю тебе работать? Прости. (Садится.)
Д р а г о ш. Почему ты в пальто?
Л а у р а. Собираюсь пойти на вокзал.
Д р а г о ш. Да? Отнеси заодно и мое письмо. (Пауза.) А зачем ты идешь на вокзал?
Л а у р а. Мне тоже надо отправить письмо.
Д р а г о ш. Ты написала отцу?
Л а у р а. Нет, подруге.
Д р а г о ш. Хорошо. Только сядь, сядь, дорогая.
Л а у р а. Драгош…
Д р а г о ш. Да?
Л а у р а. Помнишь, три года назад, в такое же утро, ты пришел на лекцию в светло-синем костюме из такой пушистой материи?
Д р а г о ш (смеется). Нет.
Л а у р а. До тех пор я видела тебя только в сером разных оттенков. И вдруг ты пришел в светло-синем.
Д р а г о ш (весело). И тебе понравилось?
Л а у р а. Это было так странно. Как будто открываешь ставни и видишь знакомый пейзаж. Обычно он в легкой пепельной дымке, а тут вдруг предстает ярко и отчетливо. Не знаю, понимаешь ли ты меня. Лицо твое было озарено каким-то новым светом. Широко распахнутые серые глаза стали ярко-синими. Весь ты был как очистившееся от туч весеннее небо.
Д р а г о ш. Ты меня любила и потому видела в таком свете.
Л а у р а. Правда. А ты меня тогда еще не любил. Я точно знаю день, даже минуту, когда ты полюбил меня.
Д р а г о ш. Правда? Ну скажи, когда это, по-твоему, произошло? Потому что я тоже знаю, когда это случилось.
Л а у р а. Ты рассказывал нам про Vanessa urticae[3]. Подошел к доске, легко и изящно нарисовал усик и, держа мел в руке, повернулся к нам. Ты стоял с поднятой рукой, как вдруг твои глаза остановились на мне, расширились, словно ты увидел меня впервые, ты умолк и молчал долго, так долго, что студенты начали шушукаться. Потом заговорил, но изменившимся голосом, и вся лекция была обращена только ко мне.
Д р а г о ш. Нет, не тогда.
Л а у р а. Не тогда?
Д р а г о ш. Нет. На предыдущей лекции. Когда я показал вам в микроскоп hymenopterae[4]. Когда ты склонилась над микроскопом, я увидел на фоне окна твой лоб, подбородок, шею.
Л а у р а. Я не знала, что именно тогда ты начал любить меня.
Д р а г о ш (нежно смотрит на нее). Любовь моя! Любовь!
Л а у р а (отходит). Работай, Драгош!
Слышится звон колоколов деревенской церкви.
Колокольный звон, как в первый вечер, когда я приехала к вам…
Д р а г о ш. И я покорил тебя своими страданиями. Как хорошо, что я тогда повредил ногу! Ты смягчилась и больше не сопротивлялась моему напору.
Л а у р а. Есть вещи, перед которыми даже самые сильные женщины забывают, что они сильные. Сострадание обезоруживает.
Д р а г о ш. Почему ты говоришь об этом с грустью? Даже с сожалением. Что с тобой, Лаура?
Л а у р а. Нет, я не сожалею.
Д р а г о ш. Не сожалею!.. Вот так ответ! Ты скажи: я счастлива, мой любимый. Я самая счастливая женщина на свете!
Л а у р а (пытается отшутиться).
Д р а г о ш. Не прячься за стихи, не ускользай от ответа. Что с тобой, Лаура?
Л а у р а. Ничего, дорогой. Я хочу пойти на вокзал.
Д р а г о ш. Ты не в своей тарелке, милая. Тебя очень расстроило все, что произошло здесь вчера и сегодня. Меня это тоже больно задело. Вот я и пытаюсь вылечиться с помощью работы и любовного зелья. С помощью твоих слов. Ты нужна мне, Лаура.
Л а у р а. Ты все забудешь, Драгош, и рана залечится. Все войдет в колею. Мама и Марианна уже забыли.