Смущают меня также строки: «Стебли икон безвозвратно в тело мое прорастут», «Бьется в могильной раме сердце Угодника Николая», «Под невидимой луной пахнет потом и мочой», «Отказавшись от отцов, никогда не видел снов, — гадкий маленький горбун, импотент и подлый лгун», «Под брутальною звездой мой народ рожден лихой», «Все святые хороши — ты уж с ними не греши», ну и т. д. Короче, что ни строка, то перл… да еще какой!
Я понимаю, господа, что вы уже корчитесь от хохота, но тут есть одна проблема. Все это было бы очень смешно, когда бы не было так грустно. Книга продается в одном из центральных книжных магазинов города Москвы, и купить ее может любой покупатель. Цена вроде невысокая — 120 рублей, хотя для кого как, материальные средства у всех разные. Но если вы подаете нищему в метро 10 рублей, то это не значит, что вы готовы выбросить 120 рублей в помойку, а кроме как туда ее определить некуда. Подарить для хохмы Андрею Дементьеву на Новый год? Можно конечно, но он таких графоманов, думаю, пачками уже читал и рыдал над великим и могучим русским словом, используемым таким образом.
Проблема графомании и цензуры, на мой взгляд, становится на сегодняшний день в нашем обществе весьма актуальной. Нельзя же, в самом деле, позволять печатать всем кому не лень подобные вирши, да еще и продавать их так, чтобы любой мог купить подобного плана продукцию. А что если представить себе, что такую книгу купит какой-нибудь известный западный критик или, не дай Бог, она переживет века, и потом по этой книге потомки будут судить о качестве литературного процесса в начале XXI века? Поверьте, это ужасно. Я вовсе не сторонник тоталитарного государства и полной подконтрольности печатных изданий правительству, но можно же хотя бы проверять авторов на какое-то психическое здоровье или обязать директоров книжных магазинов отслеживать подобного плана макулатуру? Ладно, коммерческое издание книг не налагает на издательство никаких ограничений, рынок-с, понятное дело, «загреб бабло» и хорошо… Но неужели надо вот так, когда «блаженны нищие духом», а кроме того еще и словом? Тут уже даже не идет речи о поэзии. и, знаете, мне, пожалуй, не смешно, мне очень страшно и больно.
Дина Рубина. Война двух миров на солнечной стороне улицы
Дина Рубина «На солнечной стороне улицы». М.: ЭКСМО; 2007.
Книга Дины Рубиной «На солнечной стороне улицы» вошла в шорт-лист премии «Большая книга». Это уже обеспечивает читателю надежду и дает какой-то гарант того, что читать это стоит. И действительно, Дина Рубина довольно высоко подняла планку, шагнув на какой-то качественно новый уровень, уровень интуитивный, чувственный, смакующий воспоминания в закоулках своей памяти. Ее ругают за эту книгу и хвалят. Кто-то считает сюжетную линию слабой и непродуманной «слезовыжималкой», насквозь фальшивой, особенно потому, что хэппи-энд с миллионером Леней не вписывается в этот роман, совсем отличный от обыкновенных лав-стори, так же как и мать — глава местной наркомафии. Но это все неважно. Суть в другом. Роман Дины Рубиной «На солнечной стороне улицы» не об этом — он о городе детства — Ташкенте. О том воздухе, которым дышал автор, атмосфере, которую больше никогда не вернуть, о той ностальгии, что выросший человек испытывает, желая вернуться туда, в свое детство, на солнечную сторону воспоминаний, чтобы еще раз вкусить тех плодов, горьковатых и терпких плодов памяти.
«Я позабыла тот город, он заштрихован моей угрюмой памятью как пейзаж — дождевыми каплями на стекле. Не помню названия улиц. Впрочем, их все равно переименовали. И не люблю, никогда не любила глинобитных этих заборов, саманных переулков Старого города, ханского великолепия новых мраморных дворцов, имперского размаха проспектов. Моя юность проплутала этими переулками, просвистела этими проспектами и — сгинула. Иногда во сне, оказавшись на смутно знакомом перекрестке и тоскливо догадываясь о местонахождении, я тщетно пытаюсь припомнить дорогу к рынку, где ждет меня спасение от позора. Я не помню лиц соучеников, и когда где-нибудь, в Сан-Франциско или Ганновере, в зале ко мне подходит некто незнакомый и, улыбаясь слишком ровной, слишком белозубой улыбкой, говорит: — вспомни-ка школу Успенского, — я не помню, не помню, не помню!.. Тогда почему все чаще, возвращаясь из Хайфы или Ашкелона домой, поднимаясь в свой иерусалимский автобус и рассеянно вручая водителю мятую двадцатку, я глухо говорю: — «…в Ташкент»..?»