— Хорошо, — ответила Маг, — я схожу за ней, и мы соберем вещи.
Но где ее искать? Маг прошла весь поселок, поднялась на холмы, но это было все равно что искать иголку в стоге сена. Тогда она направилась к морю. Солнце едва поднялось над пляжами, было прохладно, необыкновенно чисто и тихо. Маг повстречались лишь три рыболова. «Может быть, она махнула на все рукой и пошла ночевать в кемпинг?» Знакомых Маг нашла в домике садовника, девушка лежала на матраце, и жар у нее усиливался. Нет, они никого не видали.
Маг вернулась в поселок, прошла мимо бистро и там в полутьме разглядела подругу. Грудь у нее была увешана эмалевыми ожерельями на кожаных шнурках. Она пила кофе со своим юным возлюбленным.
— Ну, все пропало! Хорошо ты постаралась! Хозяйка нас выгоняет… — налетела на нее Маг.
— Меня это не волнует. Куплю спальный мешок и пойду спать к нему.
— А я уеду!
Разговор был недолгим: «В жизни больше не поеду с тобой!» — «Вот и хорошо!» Потом еще хуже — наступило угрюмое молчание.
Когда они шли с чемоданами через маленькую площадь, Маг заметила, что молодой человек сидит в полном отчаянии, закрыв лицо руками. Ей стало его жаль. Наверно, он подумал, что подруги уезжают вдвоем.
В ожидании автобуса Маг села на скамейку. Подруга решила ее проводить и села рядом.
— Я знаю, зачем ты пришла! — горько сказала Маг.
— Зачем?
— Чтобы лишний раз показаться ему! — Маг тряхнула головой в сторону площади — молодой человек теперь встал и смотрел на них.
Внезапно она возненавидела его так сильно, что захотела его смерти.
— Убирайся к черту!
Когда Маг очень страдала, она становилась грубой. Подруга не шелохнулась.
— Убирайся к черту! — стиснув зубы, повторила Маг.
Подруга ушла.
Маг едва успела влезть в автобус — он уже тронулся, она потеряла равновесие, зашаталась, и какому-то мужчине пришлось ее подхватить. Она упала на кожаное сиденье.
И вот она одна. Действительно одна. Одна на вокзале большого города, где ей наконец удалось позавтракать. В кафе какой-то мальчик играл на аккордеоне и — господи, ну зачем он пел именно это:
Было десять часов утра. А скорый поезд в Швейцарию уходил только вечером. Маг решила дождаться его здесь, на вокзале. Маленькая девочка пошла между столиками с перевернутым тамбурином, Маг открыла сумку, выгребла всю мелочь, какая там была, и, не считая, бросила в тамбурин. Брат и сестра удалились: на сегодня они заработали достаточно. А у Маг день только начинался… Кто-то заворчал:
— Они даже не калеки!
И вдруг она увидела — но почему она ее увидела? — актинию, морской анемон, цветущий перед хижиной гардиана, откуда они сбежали. Кругом был мусор, цементная пыль, но актиния сияла белизной…
Задул мистраль, и на террасе кафе пальмы захлопали листьями. Все громче и громче. Легкие металлические стулья задвигались, отъехали на целый метр, со стола скатилась бутылка лимонада, за ней — рюмка. Рюмка разбилась. И Маг не слышала больше песни:
Никогда еще она не чувствовала себя такой одинокой. Отчего она не может утешиться? Есть в ее жизни что-то такое, из-за чего ей никогда не найти утешения.
Кла Бирт
© 1981 Benziger Verlag, Zürich/Köln
МИШЕНИ
Перевод с ретороманского В. Седельника
Сар Джозуэ отвечал в своей общине за военную подготовку, в том числе и за стрельбу по мишеням.
Раньше мишени изображали нарисованного на картоне солдата в натуральную величину. Тыльная сторона картона крепилась к деревянной рейке с острым металлическим наконечником внизу. Наконечник втыкали в землю, и солдат стоял во весь рост. Когда такого рода мишени вышли из моды, cap Джозуэ погрузил их на тележку и свез со стрельбища к себе домой. Пейдер помогал отцу таскать солдат на чердак. Там хранился всякий хлам — вдруг что-нибудь пригодится в хозяйстве. В этот день cap Джозуэ был настроен благодушно. Он сказал, что выбросить эти штуки было бы чертовски жаль.
— Понимаешь ли, сын, швейцарский солдат видит на этих мишенях врага таким, как он есть, в чужом мундире.
Мундир был зеленого цвета, белый ремень и золотые эполеты, турецкая феска на голове, на брюках красные лампасы. У солдат вытаращенные глаза и усы до ушей.
— Взгляни-ка, — сказал отец, — разве не приятно всадить пулю в этакого вот мамелюка? Ведь сразу видно, что это паршивый мамелюк. Разве не так? Куда приятнее, чем в два наложенных друг на друга четырехугольника, в эти теперешние мишени. Никак не поймешь, мышеловка перед тобой или абажур! Вот видишь, — показал он на отверстия от пуль, заклеенные маленькими клочками зеленой бумаги, — швейцарский солдат сразу после выстрела видел, куда он попал. Он мог поправить прицел, взять выше или ниже, правее или левее, чтобы угодить прямо в сердце или в лоб.
— Я тоже хочу стрельнуть по этим мишеням, — сказал Пейдер.
— Молодец, сынок, — похвалил отец. — Подойди-ка сюда и послушай. Вот этот кружок — сердце, а кружочек сверху — лоб. В лоб надо целить очень точно. Чуть в сторону — и пуля пойдет в молоко. Большинство берут на мушку сердце. Вот здесь! Вокруг сердца есть круги побольше, попадешь в них — тоже неплохо. Вот это желудок, а это легкие, где-то здесь печень, а здесь почки, вмажешь — и голубчик недалеко уйдет, ха-ха. Кружок пониже означает область живота, примерно от желудка до мочевого пузыря. Продырявить кишки — тоже вполне прилично, кишки и горло.
Сар Джозуэ прицелился пальцем в сердце, прошипел «пчиу-у!» и проткнул бумажку, которой было заклеено отверстие от пули.
— Видел? Вот так-то, с этими трусливыми зайцами мы не будем церемониться, пусть только сунутся.
Пейдер внимательно смотрел и кивал головой, потом задал вопрос, который уже давно вертелся у него на языке:
— Скажи, отец, ты конфедерат?
— Конечно, конфедерат, гражданин Швейцарской Конфедерации! А почему ты спрашиваешь?
— Просто так.
Сар Джозуэ на мгновение задержал на Пейдере ставший недобрым взгляд и принялся укладывать мишени. Потом еще раз взглянул на сына и стал спускаться по лестнице, что-то ворча себе под нос.
Пейдер не решился вытащить мишени в тот же день, но его так и подмывало прицелиться в солдат. Когда отца не было дома, он взял из шкафа в комнате наверху охотничье ружье, тихонько поднялся по лестнице на чердак и стал вытаскивать картонных солдат. Потом он поставил их в ряд перед стеной мансарды, примостился с ружьем напротив, взвел курок, прицелился в сердце, щелкнул курком и прошипел «пчиу-у!».
Как-то после обеда он позвал на чердак своих лучших друзей. Нуот принес арбалет, Джахен захватил свой американский лук, настоящего «индейца», а Дури — духовое ружье марки «гитлерюгенд», которое его отцу прислали из Германии.
Стрелы из арбалета Нуота застревали в картоне. У Джахена стрелы были подлиннее, они буквально дырявили картон, попадая в руки, голову и живот солдата; глаза у мамелюка стали величиной с чашку. Ружье Дури имело настоящий прицел. Из него можно было попасть в самое сердце, стоя в конце чердака. Пульки с металлическим наконечником и разноцветным оперением глубоко впивались в картон, и по ним можно было сосчитать попадания.
Однажды, когда Пейдер брал на мушку своих солдат, к нему подошел батрак-итальянец, который спал в мансарде. Он понаблюдал за тем, что делает Пейдер, потом спросил:
— Sono i tedeschi, quelli?[3]
Затем он вытащил из кармана брюк складной нож. Это был довольно длинный нож, он открывался нажатием на пружинку, закрыть его можно было точно таким же способом, но нажимать надо было с другой стороны.
— Взгляни-ка, — сказал Филиппо и показал нож Пейдеру.
Легкое нажатие на пружинку — и длинное сверкающее лезвие то выскакивает, то захлопывается с сухим щелчком. Филиппо согнул ноги в коленях, прицелился и метнул. Он угодил мамелюку точно в горло и крикнул: «Morto!»[4]