— Поймал! — взвыли сзади.
Поводырь разжал пальцы. Волчок лежал на ладони, маленький, неподвижный.
Этого не могло быть!
После Сивого, после всех подножек, ударов и оплеух…
Свирь замер. Сердце остановилось, а потом ухнуло куда-то вниз и, судорожно взревев на форсаже, лихорадочными толчками погнало по жилам вскипающую кровь. И ноги стали ватными. И сумасшедшая радость испариной пробила тело, полоснула по глазам. Но Малыш уже тормозил подкорку, сбрасывая эмоции, и сухо и четко прозвучал внутри его голос:
— Улыбка. Радуйся.
Малыш вел партию, и Свирь сейчас, не размышляя, подчинялся ему. Заученная улыбка растянула рот, отработанно пошла за пазуху правая рука, и пересохшим горлом он весело закричал:
— Ай да молодец! Востер, сатана! Ты смотри — схватил! Ну раз схватил — получи!
И еще упруго билась в висках кровь, и нервная дрожь редкими импульсами подергивала спину над лопатками, но туман в глазах исчезал, таял, открывая зажатую между фалангами указательного и безымянного пальцев — чтобы не видели окружающие — копейку, которую он небрежно протягивал поводырю. Копейка тускло светилась. Поводырь смотрел на нее неуверенно.
«Монету» вместе с «Фокусом» придумал лично Пети. Пети первым сообразил, что в систему подготовки Летучих будет входить тщательный контроль за своей моторикой. А это практически исключало возможность непроизвольных ответов. Вся трудность заключалась в том, чтобы определить латент спонтанной реакции Летучих. Но Пети сумел сделать и это, когда разобрались в аппаратуре «Целесты».
Лицо поводыря наконец выразило удивление, но, прежде чем он протянул руку, Свирь сжал кулак. Сотни раз он отрабатывал этот тест, и теперь оказалось, что не зря. Охватившее его возбуждение было таким сильным, что, не будь его действия доведены до автоматизма, он обязательно сбился б где-нибудь.
— Мало?! — с энтузиазмом продолжал выкрикивать он. — На тебе две копейки! На полтину! Мне для божьего человека ничего не жалко! Держи! Мне от тебя счастье будет! Ничего не жалко! — повторял он, перегнувшись через стол и всовывая медную полтину в ладонь поводыря.
Это был очень рискованный тест. Ситуация продолжала оставаться непонятной для Летучих и, значит, опасной, провоцируя уход из нее. Но на Совете посчитали, что потенциальная угроза здесь все же невелика, и разрешили включить тест в батарею. Очень соблазнительной выглядела его высокая валидность.
— Двести сорок три миллисекунды — окципито фронталес, лобная, — буднично сообщил Малыш. — Потом, за бровями, — остальные.
Свирь почувствовал, как судорожная гримаса, с которой он не в силах справиться, предательски перекашивает лицо. Сказанное Малышом означало, что реакция мышц лица в двадцать раз превысила обычный латент непроизвольного удивления. Сработавшие «Волчок» и «Монета» открывали теперь выход на контакт!
— Запускай «Схему», — коротко распорядился Малыш. — Только осторожно.
Свирь напрягся и подобрался. Чувства его обострились, и с трудом усмиряемое тело каждой воспаленной клеточкой ощутило лихорадочно стучащие под черепом секунды. Теперь начиналось главное.
— Полно тебе с ними! — зашумели в толпе. — Играть давай!
— Сыграем, сыграем… — терпеливо пробормотал Свирь.
— Не торопись… — предупреждающе бубнил Малыш. — Следи, чтоб ты мог отработать назад. Сделай паузу.
Голос Малыша звучал слабо, словно издалека. И все окружающее вдруг оказалось за прозрачным барьером, сливаясь в безликий, размытый фон, из которого вырывались неясные звуки. И напряжение свело скулы, стеснило дыхание. Центр считал вероятность того, что Летучие не уйдут из ситуации, достаточно большой. А если нет? Или депрессивный характер реакций сменится агрессивным?
Он не имел права рисковать, но каждый его шаг был огромным риском. Когда-то ему казалось, что труднее всего найти Летучих. Ерунда! Самым трудным был контакт — стремительный и знобкий, как встречный бой… Зажмурившись, он сжал балансир и ступил на проволоку.
Двадцать девять лет он готовился к этому. И в то начисто забытое им время, когда учился ходить и правильно держать ложку, и тогда, когда, ненавидя себя, пытался оторваться от края побеждающего его десятиметрового трамплина, и в те семнадцать часов, которые он падал с прогоревшим двигателем в Юпитер, не зная, что это всего-навсего последний экзамен, и потом, трижды попадаясь уже по-настоящему и, видимо, научившись все-таки умирать, поскольку до сих пор остался живым, — все эти годы он, сам не зная того, готовился к этим очень коротким четырем минутам. Не у каждого в жизни случаются такие минуты, но если они вдруг пришли к тебе, самое трудное — не растеряться и сделать именно то, что надо делать.
Свирь посмотрел на глаза старца. Малыш ответил сразу. Сейчас он не ждал оформленного вопроса.
— Зрачки не ходят, — сказал Малыш. И добавил после секундной паузы: — Старший сжал руку молодому!
Свирь тут же увидел картинку — запись с фронтальной камеры. Она оказалась за спиной слепого. Рук его не было видно, но локоть заметно сдвинулся, дрогнул и замер.
Мир словно качнулся, стал зыбким и ненадежным — и Свирь по-настоящему испугался. Рассчитывать на повторный заход не приходилось — даже если он удачно замкнет петлю. Флюктуации, направленные на Летучих, не поддавались расчету. Следующий раз Летучих могло просто вообще не оказаться здесь. Он все же совершил где-то ошибку, и Летучие насторожились. Это было очень опасно. Если, конечно, перед ним сидели Летучие.
«Плохо, — подумал Свирь. — Но я успею. А если что — пойду на прямой…»
И тут же почувствовал, как противно немеют лицо и язык. До тех пор пока оставалась ничтожная вероятность того, что это не Летучие, прямой контакт исключался.
— Спокойно, — сказал Малыш. — У тебя еще есть время. Давай «Схему». Если «Схема» пройдет, этого будет достаточно. Только — доброжелательно. Не волнуйся.
Свирь собрался, словно перед прыжком.
— А вот скажи, дед… — неторопливо начал он, насыщая голос добротой.
И замер. Стоявшие вокруг вдруг поскучнели и с гаснущими лицами стали медленно разбредаться по местам.
«Гипноизлучатель! — пронеслось в голове у Свиря. — Господи ты Боже мой!»
И остановившееся сердце, вздрогнув, больно забилось о ребра в образовавшейся пустоте — словно после мучительного бесконечного марафона он наконец перестал бежать. Да так оно и было: он порвал ленточку и теперь шел, со свистом втягивая воздух пересохшими легкими. И огромное пылающее солнце Аустерлица жгло ему спину. Он добежал. Он нашел их! И все же это был не конец.
— У нас в службе сотни отличных парней, — сказал Ямакава при первой встрече. У него было морщинистое лицо старой черепахи и аристократически ироничный взгляд. — Более выносливых. Более гибких. Лучше подготовленных. А пойдешь ты. Мы не знаем ни кто они, ни откуда. Мы не знаем даже, как они выглядят. Мы немного разобрались в их психологии и физиологии, но по существу мы ничего не знаем о них. Поэтому инструкции вряд ли помогут. Решать придется на месте, не раздумывая. И мы посылаем космопсихолога, исходя из того, что он быстрее других поймет Малыша. И быстрее примет решение.
Ямакава строил фразы необычно жестко для японца, и Свирь тогда удивился этому.
— Ваша группа работала на «Целесте», вы доказывали, что психически Летучие нам идентичны, это вообще, — Ямакава скептически покрутил пальцами в воздухе, — ваш исходный концепт. Но даже если так, сможешь ли ты быстро определить, с чем они пришли? Вот тебе первая задача. И понять это придется в считанные секунды…
Юноша смотрел на Свиря, не понимая, почему этот горбун оказался резистентным и не идет прочь. И даже старик поворотил лицо. Судя по всему, он все же видел сквозь веки.
Молчание сгущалось, наливалось угрозой. Ситуация выходила из-под контроля, и Свирь почувствовал, что Летучие сейчас встанут и уйдут. Еще мгновение — и будет поздно. И тогда не то что броситься за ними, окликнуть — неизвестно, чем кончится. Вплоть до огня бластеров в упор.
Уверенные в исходе Летучие раскрыли себя и ошиблись. Они не понимали, в чем тут дело, но даже самый незначительный просчет мог оказаться для них роковым. И поэтому им надо было — как минимум — уходить. Уходить любой ценой. А он должен был сидеть и глядеть им вслед.