Тавасине возвращается.
Вы же знаете, у господина учителя никого из родных нет, так вот, чтобы и от него кто-нибудь… (Покашливая, в смущении.) Пригласили… и даже всячески упрашивали. Говорили ласково, мол, тетушка Мари, душенька, не пришли бы вы помыть посуду?
Т а в а с и н е (рассмеявшись с оттенком злорадства). А я-то думала, вы там среди желанных гостей восседали.
Б а л о г н е (оправдываясь). А гостей вовсе и не было. Только своя семья. Но я была там аккурат вроде гостьей. Все видала, все слыхала. Приметила и то, как старик Хорват, дед невесты, засовывал себе в карман целую горсть пряников. Бедняга и поесть-то не осмеливался. Что и говорить, эти скопидомы держат несчастного старика в черном теле.
Ф е х е р н е (нетерпеливо, перебивая). Ну, а сама помолвка как получилась, тетушка Мари?
Б а л о г н е. Ты ведь меня, Юлишка, знаешь как облупленную, я не из таковских, чтоб зря оговорить кого-нибудь или дурно отзываться о людях. Но все же скажу по совести — помолвку единственной дочери Хорваты могли бы устроить и пошикарнее. Добра у них хватает, земли, поди, хольдов{2} сто… Но вместо того чтоб погулять на радостях, отец невесты весь вечер просидел с кислой миной, будто уксуса напился. Правда, по чести говоря, вино было таким же прокислым, как уксус. Я с трудом выпила четыре, нет, пять стаканчиков. И это за весь-то вечер! А ведь, бывало, когда еще мой покойный муж жив был — весельчак был, бедняга, — мы с ним…
Д е в о ч к а (до сих пор играла с мальчиком на счетах). Не трогай мой нос!
Т а в а с и н е (ребятам). А ну-ка, угомонитесь. (Балогне.) А как господин учитель?
Б а л о г н е. Сколько он стаканчиков пропустил, того я не ведаю.
Т а в а с и н е. Да я не о том спрашиваю. Доволен был?
Б а л о г н е. О, об этом даже спрашивать грешно! У них настоящая любовь, слышите, — большая, пылкая любовь! Должно быть, сам господь бог создал их друг для друга. Я вам верно говорю. Ах, до чего же пригожая, умная, обходительная эта Кларика! Словно и не дочь своего отца.
Ф е х е р н е. Она, поди, достаточно ходила в школу, чтоб научиться быть обходительной. За деньги нынче уж и такое можно приобрести.
Б а л о г н е (протестуя). Кларика — это совсем другое дело! Про нее этакое не скажешь. Просто диву даешься, как она перечила своему отцу, заступаясь за господина учителя!
Т а в а с и н е. А почему бы ей за него не заступиться? Небось учительшей станет. Барыней. А ведь она всего-навсего мужицкая дочь. Каким бы богатеем ни был ее отец — все одно, он был и останется мужиком. А она, сколько бы ее ни школили, все равно деревенская девка! (Спохватившись.) Ой, я пошла! Муженек убьет меня, коли не поспею к нему вовремя с обедом! (Уходит, таща за собой дочку.)
Ф е х е р н е. Не помолвка, а диковинка какая-то. Люди сказывают, будто Хорват еще в воскресенье говорил своим дружкам… (Сыну.) Сынок, выйди-ка во двор.
Т а в а с и н е (услышав, о чем пошла речь, возвращается; дочке). Бёжике, выйди-ка и ты с Шани! Поиграйте немножко.
Д е т и выбегают.
Т е ж е, без детей.
Б а л о г н е (вскипев). Ну и что болтал этот хам?
Ф е х е р н е. Говорят, будто он сказал, что скорее выдаст свою дочь за цыгана Вакарча, чем за этого… учителя… ничтожного паршивца, отец которого еще батрачил у них, Хорватов.
Б а л о г н е. Да, им это не дает покоя… Слыханное ли дело — сын бедняка посмел выйти в люди. Этот Хорват так спесив, что собственную дочь загубить готов.
Т а в а с и н е. Сельский писарь! Вот кого хотелось бы ему заполучить в зятья!
Б а л о г н е. А кем был отец у этого прощелыги? Нищим.
Ф е х е р н е. Но барином. Все-таки барином, хоть и паршивым, как поросенок кочующего цыгана. А этим выскочкам только того и надо! Чтоб из крестьянской девки сделалась барыней, щеголихой.
Б а л о г н е. Ну уж о Кларике ты ничего дурного не говори! Знаешь, как она заявила отцу? Мол, коли не отдадут за учителя, в колодец брошусь.
Ф е х е р н е. Я о ней ничего дурного и не говорю, да и не могу сказать. Я скажу только сущую правду: коли мужик начнет карабкаться вверх по лестнице, то он еще безжалостнее придавит тех, кто стоит ступенькой ниже его самого.
Т а в а с и н е. Этот Хорват идет по улице так, словно считает ниже своего достоинства ступать по земле. Противно смотреть, как он задается. И все из-за ста хольдов? Их же ему отец нажил, сам-то он к отцовскому наследству ни одной борозды не прибавил. Да его хлебом не корми — дай только покрасоваться. Коляска с балдахином, галстук, пианино… А для бедного рабочего человека ему и воды жалко.