О ф и ц и а н т. У тебя тоже тихо?
Б о д а к и. Вот уже два месяца.
О ф и ц и а н т. Чертовски здоровый климат в этом крае. С гор спускается чистый воздух, говорят, благодаря ему люди здесь живут так долго.
Б о д а к и. Все же в конце концов все умирают.
О ф и ц и а н т, закончив подметать, уходит.
Со стороны села появляются двое. Главный врач Р е д е ц к и, одетый по-спортивному, и свинопас М о ж а р в темном элегантном костюме, словно он собрался в театр. В руке Редецкого букет цветов, у Можара — небольшой венок.
Р е д е ц к и (тяжело дыша, останавливается). Какой крутой подъем! Пропади он пропадом!
М о ж а р. Просто ты постарел, вот в чем беда.
Р е д е ц к и. Ты уверен, что мы пришли туда, куда нужно?
М о ж а р. Ну и нищая деревня, кругом одни горы да ущелья. Здесь не может быть двух кладбищ. (Бодаки.) Верно, друг?
Б о д а к и. Совершенно верно.
М о ж а р. Хотел бы я знать, сколько наших соберется?
Р е д е ц к и. Дюкич пригласил всех, кто еще жив.
М о ж а р. И командира?
Р е д е ц к и. Почем я знаю! В приглашении говорится только об открытии мемориальной доски Рожашу и Шоваго.
М о ж а р. Этих двоих, что погибли под Вертипустой{179}, командир тогда объявил дезертирами.
Р е д е ц к и. Да, иной раз исподтишка совершают не только подлость, но и добро.
Бодаки прислушивается к разговору, подходит к ним.
Ты, видать, преуспел. Небось стал каким-нибудь председателем или директором.
М о ж а р. Я не такой дурак, чтобы иметь дело с людьми. Предпочитаю животных.
Р е д е ц к и. Это афоризм?
М о ж а р. Я был и остался свинопасом. А ты? Кажется, ты собирался стать кельнером? (Рассмеявшись.) Ну конечно! Пожиратель лягушек! Помню, как ты сварил лягушек, вся рота плевалась. (Смеется.)
Р е д е ц к и. Я не собирался стать кельнером. И лягушек никогда не ел.
М о ж а р. Разве ты не Янош Фориш?
Р е д е ц к и. Нет, — Редецки. Главный врач Редецки.
Б о д а к и. А верно, был у нас в роте пожиратель лягушек.
М о ж а р. Вас никто не спрашивал.
Б о д а к и (взволнованно, пристально смотрит на Можара, указывая на него рукой). Ты — Можар. Иштван Можар.
М о ж а р. Да, совершенно верно. (Оторопело.) Откуда вы знаете?
Б о д а к и. Это тебе удобнее всего было взять на мушку…
М о ж а р. Кого?
Б о д а к и. Немца!
М о ж а р. Какого немца? Кто вы?
Б о д а к и. Всмотрись хорошенько. Подумай.
Короткая пауза.
Я — Ференц Бодаки.
Р е д е ц к и (подбегает к нему). Неправда!
Б о д а к и. Нет, правда, это я.
Р е д е ц к и. У тебя же не было пульса! У тебя пульс совсем остановился!
М о ж а р. Да, это действительно твои глаза! (Хватает Бодаки за руку.) Как это ты ухитрился выжить? Я готов был биться об заклад, чтоб тебя удастся залатать только сырой землицей!
Р е д е ц к и. Это я тебя тогда перевязывал. Под дубом!
Б о д а к и. Этого я не знаю.
М о ж а р. Почему же мы не видели, как ты сошел с поезда?
Б о д а к и (сдержанно). Я живу здесь.
Р е д е ц к и. С тех пор?
Б о д а к и. Меня целых два года выхаживала одна здешняя молодая солдатка, пока я смог стать на ноги. (Нервничая, роняет сигареты.)
Можар и Редецки поднимают их.
(Закуривает.) Но когда она поняла, что я не только калека, но и не мужчина больше… выставила мои пожитки за дверь. И все же я остался здесь. Здешние уже привыкли к тому, что я калека. Нужен был могильщик, вот я и взялся.
Р е д е ц к и. Должно быть, ты рад встрече с нами.
М о ж а р. С чего ты взял, что я мог стрелять?
Б о д а к и. Только и осталось, что жить воспоминаниями. Вспоминаю, как жилось, когда еще был цел и невредим и кровь играла. Тогда мне все было нипочем. Готов был хоть небо подпирать, а теперь вот думаю, как все обернулось.
М о ж а р. Я тоже помню! Там тогда стояли офицеры, взводные командиры. Начнись стрельба — их бы скосили пули!
Бодаки, прихрамывая, подходит к Можару и Редецки, и они втроем образуют как бы треугольник.
Б о д а к и. Ты стоял вот здесь, там, где сейчас Редецки, — немец. А на моем место — наши.