Р е д е ц к и. Вы что, с ума спятили? Можар просто придерживается фактов.
М о ж а р. В моей деревне не осталось ни одного еврея. Не на кого сердиться, даже если б я захотел.
Д ю к и ч. Все же нас было семьдесят шесть. Вы забыли о тех, чью память мы хотим сегодня почтить здесь, — Рожаша и Шоваго.
Ф о р и ш. Скажи, пожалуйста, с торжественной речью ты выступишь?
Д ю к и ч. Да, как только затвердеет цемент.
Ф о р и ш. Как это понять? Какой цемент?
Д ю к и ч. Председатель сельсовета мне только что сообщил, что мемориальную доску прикрепили неудачно, пришлось цементировать заново.
Х о л л о. Есть еще у нас недостатки.
Р е д е ц к и. Почему именно сейчас, неужели не могли об этом подумать вчера?
Д ю к и ч. Досадно, но что поделаешь, придется задержаться, будет странно, если отметят память наших однополчан без нас.
М о ж а р. Нас было семьдесят четыре солдата.
Д ю к и ч. Важно то, что мы здесь, вместе.
М о ж а р. Рожаш и Шоваго после утренней поверки отправились в Вертипусту.
Ф о р и ш. Верно! Я их искал, они оставили свои пайки хлеба.
Д ю к и ч. Разве это имеет сейчас какое-то значение?
М о ж а р. Нас было семьдесят четыре, а не семьдесят шесть.
П е т р а н е к. Стоит ли спорить об этом все утро?
Р е д е ц к и. Они ушли голодные, тогда как мы позавтракали до отвала.
В о н ь о. Удрали!
Д ю к и ч. Что вы хотите этим сказать?
Х о л л о. Ты же знаешь, на что они пошли?
В о н ь о. Разумеется, но ведь они ушли без разрешения.
Р е д е ц к и. Да, мы еще не сказали, — Бодаки жив.
Х о л л о. Колоссально! Я непременно должен с ним поговорить!
П е т р а н е к. Сколько же нас еще живет вот так, по всей стране и за ее пределами…
М о ж а р (Дюкичу). Не удивляйся, когда его увидишь.
Появляется А л м е р и, элегантный, усталый, в легком пальто, с букетом цветов в целлофане.
А л м е р и. Надеюсь, я не опоздал?
В о н ь о. Господин прапорщик! Как я рад!
А л м е р и. Пытался следовать за тобой по пятам, но моя машина не чета твоей. Здорово, ребята.
М о ж а р. Когда вы впервые выступили по телевидению, я только глаза протирал — не мерещится ли мне?
П е т р а н е к. Странные вещи у нас происходят. Витязь{180} Отто Алмер толкует, что́ требуется пролетариям, а я слушаю.
А л м е р и. Долг платежом красен. Вы тоже достаточно объясняли мне.
П е т р а н е к. Когда-то мне приходилось сносить, что вы, господин прапорщик, мне «тыкали».
Д ю к и ч. Не обижайте Алмери. Он отличный журналист, образованный и хорошо информированный.
Р е д е ц к и. Что верно, то верно. Он всегда точно знает, до какой грани можно дойти.
А л м е р и. Мне, старина, заказывают материалы не на злободневные, волнующие людей темы, а исключительно на оптимистические.
Б о д а к и выходит из кладбищенских ворот.
М о ж а р. Господин прапорщик, узнаете?
Алмери недоуменно смотрит на появившегося Бодаки.
Б о д а к и (прихрамывая, подходит, вытягивается в струнку). Господин прапорщик, сержант Ференц Бодаки…
А л м е р и. Бодаки! (Пожимает ему руку.) Сильно ты изменился.
Б о д а к и. Да.
А л м е р и. А какой ты был замечательный парень! Самый находчивый разведчик, лучший стрелок, отличный инструктор-наставник и непревзойденный собутыльник… Почему ты не давал о себе знать? Я бы тебя непременно отыскал.
Б о д а к и. Я ни о ком ничего не знал.
Д ю к и ч. Ты же читаешь газеты?
Б о д а к и. Это ты, Дюкич?
Д ю к и ч (протягивает руку). Здорово, старина.
Б о д а к и. Газет я не читаю. Сразу голова разбаливается.
В о н ь о. Как можно так жить?
Б о д а к и. Меня и в голову ранили. (Показывает, как дают очередь из автомата.) Немец всего изрешетил. Хирург вытащил из меня четырнадцать пуль. (Воньо.) Вести о событиях в мире, господин фельдфебель, и сюда доходят. Мне отсюда виднее ничуть не меньше, чем вам оттуда.
Д ю к и ч. У тебя есть семья?
Б о д а к и (оглядывает собравшихся). А командир роты придет?
Д ю к и ч. Обещал.
Х о л л о. Очень жаль, что я ничего о тебе не знал. Мы бы тебя подлечили, направили на курорт.
Д ю к и ч. Могила героев в порядке?
Б о д а к и. Да. А остальные вас не интересуют?
П е т р а н е к. Разве они здесь похоронены?