А л м е р и. Боюсь, что Европа не претендует на подобную услугу с нашей стороны.
Ш а й б а н. Откуда это тебе известно?
А л м е р и. Европа и на сей раз солидаризировалась не с нами, а с русскими.
Ш а й б а н. Больше тебе нечего сказать?
А л м е р и. Нет, скажу. К сожалению, Дюкич прав. Наш единственный шанс — опереться на русских.
Ш а й б а н (озадаченно). Потому что они побеждают?
А л м е р и. Да.
Б о д а к и. Вот тебе и на!
В о н ь о. Я бы никогда не подумал, господин прапорщик… Все, что угодно, только не это… Что вы… витязь Алмери, так легко примирились с ними!
А л м е р и. Шансы не выбирают. Их принимают только как данные. Мы вольны ухватиться за них или упустить представившуюся возможность.
Б о д а к и. Было бы нас, венгров, раз в десять больше! Мы бы не пошли на сделку даже с самим господом богом!
Х о л л о. Но нас, увы, маловато!
А л м е р и. В сорок восьмом году, накануне вмешательства царской России{192}, по поводу нас, с одобрения царя, был состряпан меморандум. В нем есть одна фраза, от которой кровь бросается в голову. «Мадьяры, у которых революционный порыв своеобразно смыкается с варварством азиатских орд и о которых с такой же справедливостью, как и о турках, можно утверждать, что для них Европа — лишь становище, живут в окружении славянских народов, которые им в равной степени ненавистны».
Ш а й б а н. К чему ты заговорил об этом?
А л м е р и. Вовсе я не примирился с ними. Но в вопросе — как нам быть, симпатии или антипатии не должны играть решающей роли. Надо сообразовываться только с нашими интересами и с голосом разума.
Б о д а к и. Опять подсаживаться не на ту телегу? Они еще более нищие, чем мы.
Р е д е ц к и. Мы видели у них такую нужду, господин прапорщик…
А л м е р и. И такую непреклонную решимость и тесную сплоченность, которая делает великую нацию способной на любой подвиг.
Д ю к и ч. Первые христиане тоже начинали не с базилик, а с подземных катакомб.
М о ж а р. Этот все время произносит проповеди, как только язык у него не отсохнет.
В о н ь о. Мой взвод волен поступить как хочет. И я тоже!
Б о д а к и. Не обессудьте, господин прапорщик, но кому сейчас интересно, как было в сорок восьмом году? Речь идет не о Лайоше Кошуте{193}, а о спасении собственной шкуры.
А л м е р и. Значит, ты миришься с тем, что в этой проклятой войне мы ни разу не дали отпора тем, кого считаем своим злейшим врагом?
Б о д а к и. Да, неплохо бы по ним ударить… Но как?
А л м е р и. И сейчас нужно дать ответ на вопрос, на который следовало бы ответить еще полгода назад: способны ли мы взяться за оружие, чтобы постоять за самих себя? Тогда еще, разумеется, вопрос стоял перед всей страной, перед венгерской армией. Сегодня уже только мы можем ответить на него.
Д ю к и ч. Настала последняя минута, когда мы еще в состоянии что-то предпринять во имя нового, более справедливого, чем прежний, общественного строя!
А л м е р и. Строя? Полно! Не успеет он утвердиться, как тут же начнет действовать принуждением, и ты уже не будешь волен поступать как хотелось бы. Я согласен воевать только за венгров, за свою честь.
Ш а й б а н. Я думал, пафос тебе чужд.
А л м е р и. Могу выразиться и более прозаично: я хочу запастись проездным билетом, чтобы русские не сняли меня с поезда и не пришлось бы пробираться домой «зайцем».
Ш а й б а н. Что ты имеешь в виду?
А л м е р и. В лагере Вертипуста два десятка немцев держат в неволе девятьсот наших соотечественников.
Б о д а к и. По-моему, лучше бы ударить по нилашистам.
А л м е р и. Люди важнее, чем склады.
Б о д а к и. Понимаю, господин прапорщик! Но ведь нилашисты, как бы они ни были увешаны оружием, всего-навсего профаны-любители. Зато немцы, мак вы изволите знать, мастаки воевать! Я бы не прочь задать им перцу, но вдруг они мне зададут?
Ш а й б а н. Произвести подобную вылазку можно разве что только с отрядом добровольцев.
А л м е р и. Я сейчас же спрошу солдат своего взвода, готовы ли они вызваться на это.
Д ю к и ч. За готовность отделения автоматчиков ручаюсь!
М о ж а р. Господин капитан!
Входит Ф о р и ш, на шее его висит «автомат», сделанный из палки, на голове серая фуражка с козырьком.
Ф о р и ш (на нацистский манер выбрасывает руку вперед). Хайль Гитлер!
Д ю к и ч. Где ты раздобыл эту фуражку?