Д ю к и ч. С тех пор как стал солдатом, не так уж много.
В о н ь о. Раз уж ты такой застенчивый — я сам скажу без обиняков! Лизал немцам зад и стрелял в русских, точно так же как и я.
Д ю к и ч. Я стрелял в воздух.
М о ж а р. Рассказывай эту басню легковерным простакам.
В о н ь о. Брось ты мне пули лить! Из дзота под Шепетовкой, когда рядом с тобой стоял командир батальона, куда ты стрелял?
Д ю к и ч. Тогда — один-единственный раз… И то первую очередь я дал вверх! Но господин полковник пригрозил: если ты в них не попадешь, я позабочусь, чтобы их пули угодили в тебя, они-то не промахнутся.
В о н ь о (хватает Дюкича за рукав). И тогда ты выпустил очередь в них!
Д ю к и ч. Но только один раз…
В о н ь о. Свиньи проклятые! Вы такие же грязные сволочи, как я! Но уже всячески стараетесь обелить себя, врете как сивый мерин! Что ж, покаешься перед ними, когда они прорвутся сюда? Или мне им сообщить? Есть, мол, здесь один товарищ, заждался вас, но все же успел отправить на тот свет с добрый десяток ваших.
Д ю к и ч (отталкивает фельдфебеля). Я сам расплачусь за их гибель. Часа не проходит, чтобы я об этом не вспомнил… После той роковой автоматной очереди хотел покончить с собою. Но нет! Надо расплатиться! Вот почему я решил идти на штурм лагеря! Не вам быть моим судьей, только им!
П е т р а н е к (подходит к Дюкичу). Дайте и мне фауст-патрон!
Б о д а к и. Ты не искушен в этом деле.
П е т р а н е к. Я целый год служил унтер-офицером инструктором. Нет такого оружия, с которым я не умел бы обращаться.
Ш а й б а н. В таком случае почему ты очутился в лагере?
П е т р а н е к. Когда я уже находился на фронте, меня настиг приказ военного коменданта завода и меня перевели в штрафную роту, поскольку я был профуполномоченным. (Дюкичу.) Но поначалу, как и тебе, мне пришлось стрелять в них. Под Горловкой подбил фауст-патроном один Тэ-тридцать четыре.
Б о д а к и. С одного выстрела?
П е т р а н е к. Да.
Б о д а к и. Вот это да! Неплохо!
П е т р а н е к. Но я не хотел! Мне хотелось дожить до этого дня о чистой совестью! Но наши правители коварно всячески изощрялись, стараясь замарать любого, кто не хотел поднимать руку на Советы!
В о н ь о (уставившись на него, хохочет). Господин капитан! Они влипли в скверную историю, так же как и мы. Прежде они нас побаивались, а теперь оправдываются друг перед другом… Но обелить себя вам будет отнюдь не легко! Какие же вы дураки, Дюкич! Думаешь, русские вам поверят?
Д ю к и ч. Мы объяснимся начистоту, а правде они должны поверить.
Ш а й б а н. Но я не уверен, что они простят. Ты плохо знаешь людей. Чрезмерная откровенность, прямодушие нередко их настораживают, делают еще более недоверчивыми…
А л м е р и (входит довольный). Удалось приободрить людей, уже не вешают носы.
М о ж а р. Господин капитан! Внизу зашевелились нилашисты.
Б о д а к и. Уж не вывозят ли они награбленное?
А л м е р и. До отправки эшелонов у нас осталось тридцать минут. Пора точно скоординировать взаимодействие подразделений роты. (Подходит к карте.)
Д ю к и ч. В одной-единственной роте осуществляется то, чего невозможно было добиться в масштабах страны, — национальное единство. В составе роты есть кадровый офицер, студент-медик, рабочий, пастух, ряд опытных специалистов, крестьянин, кельнер, есть среди нас католик, реформат, евангелист, баптист, иудей и даже один словак. Да, кстати, где он?
М о ж а р. Пошел на кухню. Фориш потчует его салом.
П е т р а н е к. Я один пойду на штурм лагеря, мой товарищ тяжело болен.
Х о л л о. Эти несколько часов я тоже как-нибудь выдержу!
А л м е р и (Дюкичу). Сбегай за Редецки, пусть осмотрит этих двоих.
Дюкич направляется к месту, где сидит Редецки.
Б о д а к и. Кто отощал, да у кого здоровье неважное, пусть сидит себе и не ерепенится.
П е т р а н е к. Я имею право драться с немцами!
Ш а й б а н. Вы не зачислены в личный состав роты. Я не могу выдать вам никакой экипировки.
Х о л л о. Мы просим только оружие.
В о н ь о. Это самый щекотливый вопрос. К тому же надобно бы потолковать с людьми, примут ли они вас в свою компанию. Но теперь уж недосуг заниматься разговорами.
Х о л л о. Вот, оказывается, где собака зарыта! Мы вам не нужны!
А л м е р и. Вы свободны, никто вас не тронет — разве этого недостаточно?