М е л и т т а. Прекратите, прошу вас. От ваших логических рассуждений положение отнюдь не прояснится, а станет еще более невыносимым, да к тому же и голова у вас разболится еще больше.
С у д ь я. У меня начинается головная боль, когда вы мне возражаете, да еще от пения. Дайте же мне разобраться.
Мелитта жестом показывает, что больше не произнесет ни звука.
Расположение комнат совершенно то же, но вот обстановка стала куда скуднее, чем в последний раз.
М е л и т т а. Прошу вас прекратить следствие. Это не приведет ни к чему хорошему. Мы попали куда надо. Вот и корзина цветов, которую мы послали супругам Залавари.
С у д ь я. Браво! Я, не колеблясь, сразу же назначил бы вас судебным следователем! Все верно. Теперь и мне стало ясно… Значит, в ванной поет Залавари. (Озадаченно.) Вот только непонятно, при чем тут кофеварка? Ну, да ладно… (Идет к двери в ванную и стучит.) Сервус, Ричи!..
В и к т о р (приоткрыв дверь, высовывает голову). Привет… Что вам угодно?
Судья с изумлением смотрит на полуобнаженного незнакомца.
М е л и т т а. Мы хотим вас попросить, перестаньте, пожалуйста, петь.
С у д ь я. Понимаете, у меня болит голова.
В и к т о р. Пожалуйста. (Закрывает дверь.)
М е л и т т а. Видите! Я же говорила вам — не доискивайтесь!
С у д ь я. Нам не следовало сюда приходить. Не следовало… Я же говорил, не надо идти…
М е л и т т а. Вы говорили, Лала, что нам не следует идти к Залавари, но ведь это не Залавари. Будьте логичны.
С у д ь я. Это я должен быть логичным? Будьте сами логичной. Я встаю в шесть утра. У меня ежедневно по три судебных заседания, а в ветреную погоду у меня вдобавок начинается мигрень. К тому же я терпеть не могу Зала…
М е л и т т а (перебивая). Можете спокойно договаривать. Там, где на стене написано имя Пикассо, семейства Залавари быть не может.
Виктор в ванной начинает насвистывать.
С у д ь я. У меня голова раскалывается от боли. Уйдем отсюда.
М е л и т т а. Подождем. Вот разгадаем загадку, и мигрень вашу как рукой снимет.
С у д ь я. И хоть бы один стул найти… посидеть…
М е л и т т а. Сядьте на ковер.
С у д ь я. Какой ковер?
М е л и т т а. Вот тут написано: бухарский.
С у д ь я. Бухарский? У Залавари никогда не было бухарского ковра. И никакого ковра тут нет!.. А если б и был, я бы на него не сел.
М е л и т т а. Правильно, надо всегда сохранять чувство собственного достоинства.
Пауза.
С у д ь я. Когда вы сегодня звонили, кто с вами говорил по телефону?
М е л и т т а. Трубку никто не поднял.
С у д ь я. И мы, зная, что хозяев нет дома, все же пришли!
М е л и т т а. А почему бы и нет? Раз в ванной свистят и варится кофе, значит, кто-то дома.
С у д ь я. Но ведь нас приглашали не на чашку кофе, а на ужин.
М е л и т т а. Вы же говорили, что все равно ничего не будете есть, потому что у вас мигрень.
С у д ь я. Совершенно верно, я сказал, что ничего не стану есть за ужином. Но я вовсе не намерен отказываться от еды только потому, что тут вообще нечего есть.
М е л и т т а. Лала, вы неисправимый формалист.
С у д ь я. Ничего не поделаешь. Когда в передней не пахнет едой, а из столовой не доносится стука посуды, и нас не приглашают к столу, у меня вдруг просыпается аппетит, в желудке урчит, и желудочные соки требуют утоления голода калорийной нищей. В судебной медицине об этом ничего не сказано, но, мне думается, Мелитта, мои условные рефлексы действуют наоборот.
М е л и т т а (вздыхает). Если б вам удалось направить свои рефлексы на правильный путь, вы, пожалуй, могли бы осчастливить и меня. Вам бы следить за своими желудочными соками, чтобы они не дремали, когда им дают поесть.
С у д ь я. Попытаюсь, Мелитта. (Целует ей руку.)
М е л и т т а (гладит мужа по голове, с некоторым сомнением). Ну что ж, дорогой, поживем — увидим.
Т е ж е и В и к т о р.
Из ванной выходи т В и к т о р; на нем смокинг. Несколько секунд он наблюдает за умилительной сценой.
В и к т о р. Целую ручки, мадам! Сервус, Лала! (Чтоб разрядить атмосферу, галантно целует руку Мелитте, обменивается сердечным рукопожатием с судьей.)