В и ц а (заглядывает в комнату). Мамочка, юбка готова?
К а т а. Да, можешь взять.
В и ц а. Как по-твоему, какие туфли к ней надеть?
К а т а. Красненькие.
В и ц а. А можно я надену твои?..
К а т а. Ну что ты спрашиваешь?
Вица берет юбку и уходит к себе.
(Силаши.) На мою беду у нас одинаковый размер ноги.
С и л а ш и. Да, вы схожи не только в этом. Ваша дочка очень напоминает ту девушку, что сидела на третьей парте… около окна.
К а т а. К сожалению, мы похожи только внешне. Характер у нее, скорее, отцовский. В сыне гораздо больше моего. Хотя он иной раз меня пугает. (Зовет сына.) Петер!
Г о л о с П е т е р а. Да?
К а т а. Зайди-ка на минутку. Хочу тебя кое-кому представить… Тому, о ком я тебе много рассказывала.
Входит П е т е р с раскрытой книгой в руках, безучастно смотрит на старика.
Господин учитель Силаши.
П е т е р. Да, слышу. Легендарный господин учитель Силаши! Мама обычно из-за вас жалеет меня.
С и л а ш и (улыбаясь). Жалеет?
П е т е р. Да, потому что у меня нет такого учителя, как вы. Который мог бы слегка навести порядок в моих мыслях.
С и л а ш и. А вы? Или… можно на ты?
П е т е р. Как вам угодно. Взрослые имеют право обращаться ко мне, как они хотят.
С и л а ш и. А вы не разделяете мамино мнение?
П е т е р. Нет, я не думаю, чтоб в моих мыслях — как это представляет себе мама — кто-либо мог навести порядок… Двадцать лет назад вообще было легче привести в порядок мысли любого человека.
С и л а ш и. Я чувствую это на собственном опыте. Только я думал, это оттого, что я состарился…
П е т е р. Возможно, и вы постарели. Только молодежь нынче не склонна быть… простофилями… И если молодые люди и считают себя достойными жалости, то вовсе не оттого, что обожаемый учитель в минуты их юношеского умиления не смог накинуть им на шею аркан.
К а т а. Ты слишком торопишься выложить свои карты…
П е т е р. Я думал, ты позвала меня, чтобы представить. Но если тебе угодно, я могу отвечать, как на приемных экзаменах в институте.
С и л а ш и. Ни в коем случае… Ведь тогда я не узнаю, почему нынешняя молодежь жалеет себя. А это очень важно — знать, почему то или иное поколение жалеет себя.
П е т е р. Почему? Ну, хотя бы потому, что у нас нелады с правдой.
Ката и Силаши переглядываются.
С и л а ш и. Можно полюбопытствовать, что за книгу вы читаете?
П е т е р. Вы все равно с ней не знакомы. Это книга одного швейцарского писателя…
С и л а ш и (не глядя на книгу). Дюрренматт. Мой зять филолог, поэтому я случайно знаю… Интересная книга?
П е т е р. Несомненно. Жаль, что я не совсем понимаю. Плохо знаю немецкий.
С и л а ш и. А почему вы не читаете переводы его произведений?
П е т е р. Я уже все прочел. (Уходит.)
К а т а. Вот видите…
С и л а ш и. Если учесть исходные данные, это весьма обнадеживающее уравнение.
К а т а. Вы серьезно?
С и л а ш и. Вы же знаете, я всегда говорю серьезно.
К а т а. Значит, он не безнадежен? Вы тоже считаете, что в нем есть какое-то рациональное зерно… Мы столько спорим об этом с его отцом.
С и л а ш и. Угол зрения педагога, конечно, намного удобнее родительского. Ему не обязательно пребывать в постоянном беспокойстве.
К а т а. Да. (Смеется.) Ваши формулировки по-прежнему точные. Лучше и не определишь, что самое тягостное в роли родителей! Постоянное беспокойство. Родители считают себя несерьезными, беспечными, если это беспокойство не сжимает им сердца. Но как же мне о нем не беспокоиться? Вы только подумайте, какая спесь! Эта постоянная готовность к выпаду. Эти неверно понятые идеалы. Я уже смирилась с мыслью, что его не примут в институт. Он хотел бы стать врачом. Только бы его сейчас, в последний год, не вышибли из гимназии. Я не хочу всего говорить… Даже из того, что я сказала, можно себе представить, что мне приходится выдерживать. Как я вынуждена порой подавлять в себе желание встать на его сторону!
С и л а ш и. Эти значительные перемены в нашей жизни создают значительную дистанцию между родителями и детьми…