«Когда она пробует плод гуайявы, — пишет лейтенант Виллбарроу, — я тотчас же чувствую, как и у меня во рту разливается его кисловатый и освежающий сок. Мы умеем общаться без слов. Наши взгляды встречаются, пальцы переплетаются, и мы рука в руке устремляемся вперед…»
Похоже, что они вовсе не нуждались ни в отдыхе, ни во сне и проводили целые ночи, носясь по горам. Эрл пишет в своем дневнике:
«Я сильно поранился, свалившись в глубокую расщелину. Она вытащила меня оттуда и отнесла в пещеру. У меня была рассечена до кости нога, однако я не ощущал никакой боли. Она собрала свежей росы и омыла мою рану, вот и все. Она выхаживала меня, и, если ей случалось заметить, что в моем взгляде мелькнет страдание, ей достаточно было припасть губами к моей ране — и боль мгновенно утихала…»
Эрлу Виллбарроу удалось достичь тех вершин человеческого сознания, когда оно становится сопричастным каждому вздоху, каждому трепету живой материи. Он заносит в свой дневник:
«Вчера она обещала научить меня смеяться так, как смеются цветы. Несколько часов она руководила моими упражнениями. Потом мной овладела неизъяснимая безмятежность, и наши тела слились воедино…»
Далее он сообщает:
«Теперь я могу подолгу оставаться под водой… Вокруг нас резвятся рыбки, подплывают совсем близко, задевают нас плавниками и медленно уплывают прочь… Но мне еще не удается подержать их на ладони, как это умеет делать она…»
И потом:
«Вчера вечером было холодно. Я совсем окоченел. Тогда она подала мне знак, и я скользнул вслед за ней в узкую расщелину, почти отвесно уходящую вниз. Мы спускались по ней долго, наверное не меньше часа. Потом подземный ход расширился, и мы остановились, очутившись в небольшой пещере, откуда веяло приятным теплом. Я чувствовал, как все мое тело пронизывают животворные токи подземных глубин, как его омывают струи теплых вод, пульсирующих в венах земной плоти. Вокруг нас носились какие-то золотистые мошки… Мы обнялись и уснули… А когда выбрались на поверхность, было уже утро…»
Если верить его запискам, племя вьен-вьен живет по законам подлинного братства.
«Жизнь в этих горах не всегда сладка; нам случается и голодать. Если я нахожу какой-нибудь плод, съедобный корешок или сахаристый стебель, она соглашается есть их только вместе со мной; мы поочередно впиваемся зубами в мякоть… Тогда ее глаза светятся такой любовью, какую только можно себе представить…»
Вовеки не существовало столь тесных уз, как те, что связывали Эрла Виллбарроу с дочерью вымирающего племени хемессов. Я прочел в его записях:
«Однажды я в мыслях унесся далеко, страшно далеко от нее. Она тотчас же почувствовала это. И взяв птицу-музыканта, что жила вместе с нами, сомкнула мои пальцы на этом живом букете из перьев… В тот же миг я ощутил, как в меня проникли трепетные струи ее любви, безмерной, как сама жизнь».
С трудом разобрал я еще один отрывок:
«Она берет меня за руки, прикладывает ухо к моей груди и долгими часами слушает, как бьется мое сердце. Есть у нас такая забава: она превращается в водопад, а я в пловца, ныряющего в неистовый поток ее иссиня-черных волос».
Эрл Виллбарроу был еще молод, однако его постоянно терзала мысль о быстротечности жизни. Вот что он пишет об этом:
«Хотя мне кажется, что я вовсе не старею, не дряхлею, я предчувствую, что когда-нибудь угасну мгновенно, как свеча… Пусть это случится не скоро, ибо она не умеет плакать… Она обнимет мое тело и будет сжимать его в своих объятиях до тех пор, пока сама не окажется в объятиях смерти. Она умрет от голода, но не оставит меня. Так, по ее словам, поступали некогда жены великих вождей, сходившие в гробницы вслед за своими мужьями…»
Вполне возможно, что очарованный лейтенант владел всеми тайнами племени хемессов, тайнами, проникнуть в которые так хотелось бы каждому из нас. Несомненно, во всяком случае, что ему приходилось общаться и с другими представителями народа вьен-вьен.
«Я лицезрел великое божество хемессов в огромном подземном зале. Она обучила меня священным пляскам своего народа и поведала мне сказания великих ареитов древности…»
Мне с трудом удалось разобрать последний листок этой ветхой, изорванной и пожелтевшей рукописи с буквами, полусмытыми дождем или выцветшими под солнцем:
«С наступлением периода дождей мы начинаем трубить в огромные раковины, и наши братья и сестры отзываются нам со всех окрестных гор. Потом мы собираемся вместе, поем и пляшем до сухого сезона. Эта музыка растравляет мне душу, наполняет все мое существо щемящей тоской, но даже в этой тоске есть нечто такое, что роднит меня с ней…»