Эту молитву Альсендор читал в каждом взгляде, и она разрушала последние мосты между братцем Ти-Дором и его братьями в Кап-Руже. Разве кто-нибудь видел, чтобы тень трудилась в саду, чтобы она дружила, жила общей надеждой с цветами и с пением птиц? Но если твоя тень все же получила такое право, говорил себе Альсендор, к чему теперь оно? К чему тени человека дружба с растениями и животными, когда нет у нее в руках золотого посоха человеческой дружбы и нежности и вслепую бредет она по земле?
Альсендор Дьевей боролся еще несколько дней; ведь борьба была самим ритмом его сердца. Однажды утром его тело нашли на маисовом поле; он лежал, как срезанный колос, не успевший дозреть. Но смерть Дьевея не была самоубийством. Тень Ти-Дора умерла от радости: она вдруг увидела в лужице росы, что ее белое лицо осталось таким же добрым и ласковым, каким было лицо того старого негра, которого она потеряла.
ТЕТУШКА РЕЗИЛЬ
Перевод с французского Ю. Стефанова
Кто в Жакмеле не знал старую Ирезиль Сен-Жюльен? Благовоспитанные особы величали ее сестрицей Зизиль, тетушкой Резиль или мадам Жюльен; люди попроще звали старухой Сен-Сен или Сен-Жюльен, но, какое бы из этих имен вы ни упомянули, всем в этом маленьком городке сразу же становилось ясно, о ком идет речь. Столь широкая известность Ирезиль Сен-Жюльен объяснялась целым рядом противоречивых обстоятельств. Одни утверждали, что в те времена, когда остров Гаити, словно футбольный мяч под ногами ошалелых игроков, переходил от одного самозваного генерала к другому, эта негритянка, переодевшись в форму начальника местного гарнизона, отважилась однажды вечером проникнуть в крепость, где сидел ее осужденный на смерть жених, и, перестреляв из пистолета охрану, освободила его — беспрецедентный факт в истории гаитянских тюрем! Другие считали ее раскаявшейся грешницей, которая совсем недавно похвалялась в кругу знакомых своими любовными похождениями. Поговаривали также, что, подходя за причастием чуть ли не каждый день в течение по крайней мере лет шестидесяти, она ни разу не проглотила ни единой облатки и что под кроватью у нее хранится сундук, битком набитый божьими телесами — целый склад плодов кощунства!
Ходили слухи и о том, что тетушка Резиль была, что называется, «мове мун»[27], зналась с самыми ужасными божествами водуистского культа и что не счесть христиан, которых она живьем загнала в гроб. На одной только улице генерала Эктора Пелиссье, где она провела добрую половину своей нескончаемой жизни, ее считали виновницей смерти дюжины детишек, девицы лет восемнадцати, а также капитана гаитянской гвардии. И хотя кое-кто из жителей Жакмеля осмеливался во всеуслышание утверждать, что она всего-навсего чернокожая старуха, туповатая и ничем не примечательная, но и они в глубине души признавали, что тетушка Резиль была подлинным олицетворением мук, лишений и тягот гаитянской бедноты. При всем этом в повседневной жизни она ничем не отличалась от других негритянок ее возраста и общественного положения. Слыла одной из самых благочестивых прихожанок церкви святых Иакова и Филиппа, от священника которой, отца Наэло, получала, кстати сказать, скромное ежемесячное пособие, избавлявшее ее от необходимости на старости лет искать себе пропитание на улице. Она занимала одну из комнат в двухкомнатном домишке. Из дому выходила редко и, не считая торопливого обмена новостями с Жеоржиной Пьерилис и еще двумя-тремя соседками, к которому ее обязывала учтивость, держалась в стороне от бурлящей страстями улицы Пелиссье. Кем же, в конце концов, была Ирезиль Сен-Жюльен? Романтической героиней, истеричной «мамбо»[28] или просто-напросто смиренной рабой божьей? Кто знает, не удалось ли ей воплотить в своем истерзанном теле величие и ничтожество всех этих женских типов сразу? О Ирезиль Сен-Жюльен, как просто было бы для разрешения всех этих вопросов порыться в архивах твоей памяти!
Августовский вечер струится по улицам Жакмеля прохладным горным потоком. Человеческие лица расцветают на его берегах, подобно кресс-салату и мяте. Рабочий день под лучами немыслимо жестокого солнца кажется преддверием ада. Но едва приблизились сумерки, как все резко изменилось. Вечерняя свежесть приветливой негритянкой открыла свои объятья всему живому.