— Луиза, — обратился он к ней. — Прими мое утешение. Вспомни: ведь твой возлюбленный супруг не ушел от нас насовсем. Он только переселился в высший мир и ждет тебя в обители нашего господа. Твой супруг был хорошим человеком, Луиза, и примерным христианином. Пусть это утешит тебя в ожидании вечного блаженства…
Женщина подняла свое окаменевшее от горя лицо и взглянула на него покрасневшими глазами.
— Спасибо, пастор, — прошептала она и снова уткнулась головой в грудь Веры Браунфорд.
В группе мужчин слышался глухой, нетвердый голос Хантли:
— Иисусе, это случилось так быстро… Говорю тебе, масса Эммануэль, это все так быстро случилось, что мы ничего не успели увидеть…
— Что же это делается на белом свете? А? — вопрошал Эммануэль. — Ведь прямо по Библии: и в рассвете жизни мы смертны.
— Ты верно сказал, Эммануэль, — подхватил преподобный Макиннон. — Это истинная правда. — Он положил руку на плечо Сиднею и слегка пожал его. — Всегда помните: мы, христиане, не должны бояться смерти, если живем так, что в любую минуту можем предстать перед богом. Никогда не забывайте пример, который господь показал нам на своем единственном сыне. Наш долг — жить так, чтобы каждый день каждый из нас имел право сказать себе: «Сегодня я готов исполнить волю божью».
Он внимательно смотрел на Сиднея, пока говорил; но лицо молодого Бекетта оставалось печальным, замкнутым и угрюмым: на нем ничего нельзя было прочесть.
М-р Теннант, школьный учитель, прочистил горло. Он высоко ценил преподобного Макиннона и считал своим долгом поддерживать его, давая земной, практический «ход» утонченным и возвышенным изречениям священника.
— Это относится и к вам с Томасом, Сидней, — заговорил м-р Теннант. — Вы должны теперь стать настоящими мужчинами. Должны трудиться на своей земле так же старательно и упорно, как ваш отец. Должны заботиться о вашей доброй матушке…
Вдруг из темноты послышалось громкое хриплое мычание, и через несколько секунд к дому подбежал Джозеф — с пеной у рта, взмокший от пота, который, смешиваясь с водой от таявшего льда, грязными полосами разрисовал его лицо и успел промочить всю одежду.
При виде Джозефа со льдом люди перестали говорить. Масс Кен, отец Джозефа, взял сына за руку и провел в дом. Четверо мужчин из тех, что охотились в этот день с Эмброузом, последовали за ними. Они сняли с кровати постельное белье и матрас и приготовили кипу старых газет, чтобы подложить их под тело покойника. Потом очистили глыбу льда от грубых, шершавых волокон мешковины и раскололи ее на пять кусков. Расстелив газеты прямо на голых пружинах кровати, они сели ждать в полутьме маленькой комнаты, в которой Эмброуз Бекетт прожил со своей женой больше тридцати лет.
К Сиднею, оставшемуся во дворе, подошел молодой охотник, который тоже был сегодня в горах с его отцом, и осторожно положил руку ему на плечо.
— Сидней, — сказал он. — Я переживаю, поверь, не меньше твоего. Не меньше, чем если бы это случилось с моим отцом… Возьми себя в руки, Сидней. Мы не оставим вас в беде. Вам теперь нужен будет помощник для обработки участка, который вы с массом Эмброузом раскорчевывали на днях. Что вы будете сажать? Земля там хорошая.
В глазах Сиднея сверкнули слезы. Он вспомнил этот последний день работы на новом участке у реки. Какой силой и уверенностью веяло от могучей фигуры отца в тот яркий, солнечный день.
— Спасибо, Зак, — сказал он. — Спасибо. Томасу и мне нужна будет помощь. Отец хотел посадить там цитрусы. За них хорошо платят сейчас, ты же знаешь: с тех пор, как кончилась война, людям опять понадобилось апельсиновое масло[85].
Томас с беспокойством взглянул на брата.
— Когда это папа говорил, что мы посадим там цитрусы? — спросил он. — Ведь мы еще только обсуждали это. А в последний раз, вспомни, я сказал, что нужно сажать имбирь. Мне больше нравится имбирь. Он надежнее.
— Имбирь выращивают все, Томас, — произнес Сидней терпеливо. — Отец говорил еще, что если все мелкие арендаторы будут выращивать один имбирь, то он в конце концов погубит их. Должен же кто-нибудь сажать и другие культуры…
Дверь кухни раскрылась, и в желто-белом прямоугольнике света появился силуэт доктора Раши. Сидней и Томас, масса Кен и Эммануэль вошли в кухню и вынесли оттуда тело покойника. Доктор сделал все, что от него требовалось. Он даже смыл пятна на теле мертвеца и обернул его простыней, снятой с кровати сына, которая стояла в кухне.
Когда Эмброуза Бекетта вынесли, поднялся вой плакальщиц. Луиза с долгим душераздирающим криком бросилась через всю комнату к телу мужа. Она зажала ладонями его лицо, и тело ее судорожно задергалось, как у загнанного зверя.
— Масса Эмброуз! — кричала она. — Масса Эмброуз!
Тело покойника обложили кусками льда. Затем преподобный Макиннон с молитвой обошел вокруг кровати и люди стали расходиться по домам.
Ушли все, кроме Веры Браунфорд и трех ближайших подруг Луизы.
Была мрачная предрассветная тьма — время ожидания первых лучей солнца, которые вот-вот коснутся горных вершин и начнут накаливать небо над долиной.
Преподобный Макиннон вернулся домой и расседлал своего коренастого серого мерина. Потом он улегся на свое одинокое ложе, вспоминая кроткую, измученную жену, которую схоронил два года назад, и с беспокойством думая о своей пухлой дочке, видевшей десятый сон в пансионе, в ста милях от деревни.
И доктор Раши вернулся домой. Его слуга увел мула, и доктор сел допивать бутылку, которую начал перед появлением Джозефа; он думал о ранах Эмброуза Бекетта и о том, сумел бы он спасти ему жизнь, если бы подоспел вовремя; а еще он думал о том, что неделю назад послал в Куинсхейвен на анализ соскоб, взятый у Эмброуза Бекетта, потому что обнаружил у него первые симптомы рака прямой кишки…
Сидней и Томас тоже легли спать. Они лежали на кровати, на которой спали с детства, тесно прижавшись друг к другу и мучительно всхлипывая. Но, не переставая убиваться по отцу, они не переставали спорить о преимуществах разведения цитрусовых и имбиря.
В комнате, где лежал покойник, остались на ночь женщины. Время от времени Луиза наклонялась над кроватью и недоверчиво прикасалась к влажной простыне.
— Масса Эмброуз! — тихо спрашивала она. — Ты умер? Ты вправду умер?..
Джозеф тоже вернулся домой. Он всегда спал в кухне с Эльвирой, своей младшей сестрой. И сегодня, прижавшись к ней, он вдруг начал горько плакать. Эльвира проснулась и спросила, в чем дело. И он «рассказал» ей, как он быстро пробежал весь путь до самого Ириш-Корнера, и как потом пробежал этот же путь обратно со льдом, и как никто не дал ему после всего этого даже малюсенького кусочка льда…
Неблагодарность и равнодушие людей глубоко поразила девочку. Она вытерла слезы с его большого потного лица и прижала его к себе, укачивая своими тоненькими ручками и осыпая короткими, как птичьи клевки, поцелуями.
Скоро он заснул.
В ЛАГЕРЕ ЗЕМЛЕМЕРОВ
Перевод с английского В. Рамзеса
— Какой из него босс, — говорит Сынок. — Не по душе он мне, Данни. Ему бы командовать рассыльными и секретаршами в конторе, а не нами.
— Заткнись, — отвечаю я ему. — С каких это пор безмозглые черномазые позволяют себе обсуждать начальство? У тебя есть выбор? Ты можешь подать в отставку и уехать в свое имение?
Но в душе я согласен с Сынком. Мы плетемся в конце цепочки. Сынок тащит теодолит, а я — нивелир на треноге. Вокруг высокая трава и выжженная земля, твердая как камень. Отсюда три мили до черных вод Катакумы, таких черных, что даже молния не отразится в них. Пахнет болотом Руй, пахнет сладко и порочно, как пахнут девицы в зайдертаунском публичном доме. В болоте Руй живут одни только змеи; оно бесплодно, как дурная женщина. Во всей Южной Америке нет второго такого болота, даже в Бразилии, даже во Французской Гвиане. Новый босс, мистер Кокбэрн, шагает далеко впереди со своим маленьким, низеньким помощником мистером Бейли. Помощник этот не в счет, он только стажируется на Катакуме. Джон жмется к ним, поближе к винтовке. Остальные люди из нашей партии растянулись на тропе между этой троицей и нами — мною и Сынком. Мистер Кокбэрн — новичок с головы до пят. Шляпа, парусиновый охотничий костюм, ботинки — все новенькое, с иголочки. И даже походка у него как бы новая, со скрипом.