Окончательно уверившись в том, что лучшего места, где можно переждать день, не выберешь, Мендоса почувствовал себя в совершенной безопасности. Именно с этого момента удача и перестала сопутствовать ему.
В этот же ранний час мать маленького Мундито рассуждала примерно так же, как и беглец: на тропинках, ведущих через поле, сейчас нет ни одного человека, и если Мундито поторопится, то успеет добраться до лавки прежде, чем по дороге, как обычно в такие дни, начнут слоняться подвыпившие гуляки. У матери Мундито было совсем немного денег, которые ей удалось прикопить, получив за стирку белья и продажу кур на перекрестке больших дорог, что проходили к западу от поселка в полудне ходьбы от него. С этими-то деньгами она и собиралась послать Мундито в лавку за мукой, треской и маслом. Пусть скромно, пусть будет одна лишь жареная рыба на столе, но ей очень хотелось отпраздновать сочельник со своими шестерыми детьми.
Поселок, в котором они жили — у подножия холмов, прямо у самой дороги, отделяющей поля сахарного тростника от невозделанной земли, — насчитывал четырнадцать или пятнадцать на ладан дышавших лачуг, крытых по большей части пальмовыми листьями. Выйдя из дома, Мундито на мгновение задержался посреди высохшей лужи, через которую во время сафры тянулись повозки, груженные сахарным тростником. Путь до лавки был не близок. Небо сияло чистотой и слепило ярким солнечным светом, разлитым по уходящим до самого горизонта полям; ветерок был ласков, а тишина казалась слегка грустной. «Ну и скучища топать одному в такую даль», — подумал Мундито и решил по пути забежать к соседям, у которых полтора месяца назад черная сука принесла шестерых щенков. Пятерых хозяева сразу же раздали, оставив лишь одного, как говорится, «мамке на утеху». К нему-то Мундито и привязался со всей нерастраченной нежностью, скопившейся в его детской душе.
Для своих девяти лет мальчуган был довольно рассудительным и прекрасно понимал, что ему придется почти всю дорогу нести на руках щенка, которому самому еще было не под силу проделать столь далекий путь. Мундито вдруг понял, что даже одно только это обстоятельство дает ему полное право прихватить с собой щенка. Отбросив колебания, он побежал к домику: «Донья Офелия, дайте мне Асабача, я его возьму с собой!»
Он не дождался ответа и не знал, слышали его или нет, но это было неважно: главное — он спросил разрешения. Мундито вихрем ворвался в дом, подхватил на руки щенка и, выскочив на улицу, бежал до тех пор, пока поселок не скрылся из виду. Так провидение вступило в игру против Энкарнасьона Мендосы.
А дальше случилось вот что: незадолго до девяти, когда маленький Мундито проходил мимо поля, где прятался беглец, Асабач, то ли ради разнообразия, то ли движимый тем особым безразличием ко всему привычному и любопытством к новизне, которые свойственны всякому молодому существу, забрался в гущу тростника. Энкарнасьон Мендоса услышал, как детский голос приказывал щенку остановиться, и на какое-то мгновение испугался, что мальчик идет впереди группы людей. Утро было ясное, и острый взор Энкарнасьона мог легко просмотреть все вокруг, насколько это позволяло бесконечное переплетение стеблей и листьев. Однако мальчика он не увидел. Мендоса не был глупцом и быстро сообразил, что, если мальчишка заметит его настороженность, это погубит его. Самое лучшее, что он мог сделать, — это притвориться спящим, повернувшись спиной туда, откуда доносился шум. Для большей безопасности он еще надвинул на лицо сомбреро.
Черный щенок бежал по полю, играя с листьями тростника, неуклюже и смешно подпрыгивая. Увидев лежащего на земле Мендосу, он принялся пискляво тявкать. Продолжая звать Асабача и продираться сквозь тростник, Мундито подошел совсем близко и вдруг застыл в оцепенении: на земле лежал человек. Но мальчик увидел в нем не просто человека, а нечто более ужасное — это был труп человека. Иначе никак нельзя было объяснить его присутствие здесь и его странную позу. Мундито похолодел от ужаса. В первый момент ему захотелось потихонечку убежать, пока, как он полагал, этот самый труп не заметил его присутствия. Однако ему показалось преступлением оставить здесь Асабача, которого мертвец в два счета может задушить, если ему надоест слушать щенячий лай. Не в состоянии бросить щенка и вместе с тем не решаясь оставаться на месте, мальчик почувствовал, что его покидают силы. Совершенно машинально он поднял руку, как бы защищаясь, и застыл, весь дрожа, не сводя глаз с мнимого покойника. Щенок тем временем медленно пятился назад, вздыбив шерсть и повизгивая. Мундито был совершенно уверен, что труп вот-вот встанет с земли. Преодолевая страх, он подошел чуточку поближе, одним прыжком подскочил к щенку, быстро схватил его и, подгоняемый ужасом, бросился бежать в поселок, натыкаясь на стебли тростника и царапая о них в кровь лицо и руки. Влетев в лавку и едва не падая от усталости и страха, он закричал, указывая рукой в ту сторону, где видел страшное зрелище: «На плантации Адела лежит мертвый человек!» В ответ раздался грубый мужской голос: «Чего он там мелет, этот малыш?»
И поскольку голос принадлежал сержанту Рею, возглавлявшему охрану сахарного завода, он привлек к себе внимание всех присутствующих, которые с любопытством выслушали рассказ мальчика.
Под рождество, конечно, не дозвонишься до следователя из Ла-Романы, чтобы он мог освидетельствовать труп, поэтому придется самому ехать в город, жертвуя своим рождественским отпуском, размышлял сержант. Впрочем, он был прежде всего человеком долга. Четверть часа спустя сержант Рей в сопровождении двух полицейских и десятка, а может быть, и дюжины любопытных уже шагал по направлению к тому месту, где должен был лежать предполагаемый мертвец. А это уж вовсе не входило в планы Энкарнасьона Мендосы.
Заветной целью Мендосы было провести рождественскую ночь с женой и детьми. Прячась днем и шагая ночами, он оставил за плечами много миль, добираясь сюда от подножия Кордильер, из провинции Сейбо, избегая любых встреч с людьми, далеко обходя стороной дома, фермы, фруктовые сады и невспаханные земли. Вся округа знала, что он убил капрала Помареса, и всякому было понятно, что, если его схватят, Мендоса обречен. Нет, он не должен попадаться на глаза кому-либо, кроме жены Нины и детей. Да и с теми он может провести в эту рождественскую ночь лишь часок-другой. Вот уже полгода он был вынужден скрываться от людей: события, стоившие жизни капралу, произошли как раз на праздник святого Иоанна.
Мендосе было просто необходимо повидаться с женой и детьми. Какой-то животный инстинкт, слепая сила, которой он не мог противостоять, заставляли его идти вперед. Но вместе с тем Энкарнасьон понимал, что к желанию обнять жену и рассказать рождественскую сказку детям примешивалось тайное чувство ревности. Ему хотелось вновь увидеть свой домик, свет лампы, освещающей комнату, в которой собиралась вся семья, когда он приходил с работы; хотелось, чтобы снова его окружали дети и смеялись над его шутками. Все его существо рвалось вперед, к знакомой пыльной дороге, превращающейся после дождей в непролазную грязь. Он должен был дойти или умереть от этой невыносимой муки.
Энкарнасьон Мендоса привык всегда поступать так, как ему хотелось; он никогда не желал никому дурного и был полон чувства собственного достоинства. Это самое чувство собственного достоинства и стало виной тому, что произошло в день святого Иоанна, когда капрал Помарес замахнулся и ударил его по лицу, ударил его, человека, который ни разу не позволил себе выпить лишнего и жил только заботами о своей семье. Но что случилось, того уж не поправить. Даже если бы сам дьявол встал у него на пути, Энкарнасьон Мендоса все равно провел бы рождественскую ночь в своем доме. Стоило ему представить себе, как одиноко и грустно будет в сочельник Нине и детям, оставшимся без единого песо, стоило ему подумать, как они горюют о нем и, может быть, даже плачут, и он тотчас чувствовал, что сердце его сжимается от бессильной ярости и тоски и проклятья срываются с его уст.