В последнее время я заметила в нем перемену. Прежде всего повышенную отзывчивость на добро.
Необходимо сражаться за его здоровье, как за все в жизни. Бой — единственное содержание жизни. Нужно драться. Но как? Где тот допустимый предел? Достаточно ли у него сил для новых обязательств? Пусть соглашается, если предложение столь привлекает его.
Снова и снова перечитываю письмо Джоса.
Руководитель секции туберкулезных заболеваний Всемирной Организации Здравоохранения считал, что следует подвести итоги международной акции по прививкам. Несколько заполненных мелким шрифтом страничек. Почти сплошь специальные термины, и в конце письма предложение, которое требует немедленного ответа.
Принять ли ему должность чрезвычайного эксперта сроком на шесть месяцев? Сможет ли он за столь короткое время разобраться во всем и представить исчерпывающий доклад?
Я советовалась с врачами, коллегами, друзьями, собирала самые противоположные суждения.
Он еще не готов для серьезных занятии… Умеренная работа могла бы ему помочь… Совершенно исключено, он должен отдыхать, отдыхать, отдыхать… Никаких перегрузок… Бездельничая, он ни за что не выкарабкается. Рано или поздно придется опять приняться за работу… Ему нужно испытать свои силы.
Но эта должность чрезвычайного эксперта меня беспокоила. Беспокоила из-за ограниченности сроков. Что делать? Конечно, интересная работа не может никому повредить. Только надо разумно к ней подойти. С чувством меры. А что значит разумно? И какое чувство меры истинное?
Все эти вопросы и ответы мы потом обсуждали вместе. И хотя несколько раз перечитали письмо Джоса, и вместе и каждый в отдельности, времени от этого больше не становилось.
Меня это беспокоит, в который раз осторожно начинаю я.
Тебе срок кажется небольшим? — бодро спрашивал он, и я чувствовала, что ему уже не терпится приняться за дело.
Только не спеши, умоляла я его, хорошенько все обдумай!
Да ведь я только это и делаю! — вздохнул он и посмотрел в окно.
Солнце падало прямо на его письменный стол. Папиросная бумага, вложенная в машинку, свернулась от жары.
С тех пор как я получил это письмо, сомнения одолевают меня. С одной стороны, дело мне по душе, а с другой — я боюсь… А ты, как ты считаешь?
Я колебалась. Напряженная работа потребует от него много сил! А какая работа не требует сил? И вообще, что может быть прекраснее дела, которое тебя радует?
Со своими колебаниями, впрочем, он наконец справился, а мои больше не принимал в расчет. Он убедил меня, и мы телеграфировали о его согласии.
В июле он уехал.
В поезде он снова и снова перечитывал письмо, и настроение его менялось. От твердой веры в себя он переходил к отчаянию. И только после разговора с Джосом все прояснилось.
Задача была настолько обширной, что даже целая комиссия вряд ли решила бы ее в течение года. Судя по всему, никто не отважился взяться за ее решение, а он просто-напросто попал в западню.
Если б хоть ты была со мной! — сетовал он в своем первом письме. Мне так не хватает твоей энергии, сейчас она мне дьявольски нужна! О моем здоровье не беспокойся, я обязательно покажусь врачам!
И несколько дней спустя:
Я обложен материалами, как ватой, из которой изредка высовываю нос, чтобы глотнуть свежего воздуха! А крайне нужные данные получаю с трудом. По-прежнему нахожусь в начальной стадии работы: обдумываю общий план. И каждый день у меня головные боли. Но если судить по анализам, все как будто в порядке: гемоглобин 92 %, давление 150 и так далее и тому подобное. В легких чисто!
Бесконечно долгая белая ночь. Только три? Позвоню в больницу.
Пожалуйста, тихо говорю в трубку, опасаясь разбудить Мариан, позовите дежурную сестру.
А Мариан уже в комнате. Как дух. Как ангел ночи.
Что случилось?
Я качаю головой. Звоню дежурной сестре… Сестра? Как дела?.. Он не просыпался? Хорошо, спасибо. У вас ведь есть мой номер телефона, да? Большое вам спасибо, спокойной ночи!
Я тебя разбудила? — спрашиваю Мариан, ты испугалась?
Ох, что ты, ведь я еще не спала, а ты?
Я все думаю — где, когда это началось…
Неужели катастрофа?
Нет. После той катастрофы он активно работал. Но еще до нее у него иногда бывало такое состояние, которое очень напоминало теперешнюю болезнь. Это случалось всякий раз, когда по тем или иным обстоятельствам его работа теряла смысл.