Вроде бы ничего не произошло. Но внезапная слабость в руках и коленях да прибавившаяся к ней боль в пояснице заставили Живко поверить в то, что в него попали. Боль была такая острая, что, если б не эта проклятая слабость в руках, он все равно не удержал бы Боби. Живко опустился на колени, положил безжизненное тело товарища у своих ног и чуть не вскрикнул: у него было такое ощущение, будто живот буравило длинное стальное сверло. Он сцепил зубы, чтобы не закричать, и в этот самый миг внутри у него забили тысячи ключей, их огненные струи поднимаются все выше, лижут грудь и горло, пламенем жгут и сушат душу и везде на своем пути оставляют ожоги и горелое мясо. «Значит, так приходит смерть», — думал Живко, даже не пытаясь вырваться из ее когтей. В него по-прежнему стреляли, иной раз попадали, но теперь он относился к пулям с полным равнодушием. Не разжимая зубы, закрыл глаза, медленно повернулся на правый бок и куда-то тихо-тихо поплыл…
В пропахший порохом воздух утренний ветерок принес запах пожара. Перестрелка продолжалась, а на небольшой скале лежали рядышком Живко Тевдоский и Слободан Апостолоский. И казалось, будто они уснули после напряженной борьбы на спортивной арене — усталые и счастливые прилегли отдохнуть, собраться с силами для будущих побед, для новых состязаний и незаметно для себя заснули.
Так оно и было.
13
Благоя Донческий-Муф не мог смотреть на скалу. Зажав голову руками, лежал он, еле сдерживая слезы: нет больше Живко и Боби. Дней десять назад он встретился с Живко у Баниче. Растянувшись на камнях у извивающейся среди скал Пены, Живко сказал:
— Если б не война, я пошел бы на археологический.
— Почему? — удивился Благоя.
Живко повел плечами:
— Люблю копаться в древностях, открывать прошлое.
— Но сейчас война.
Живко лег на спину — лопатки потемнели от загара.
— Да, война, и потому иду в партизаны.
— Жалеешь? — спросил Благоя.
— О чем?
— О том, что вместо того, чтобы готовиться к поступлению в институт, ты готовишься в партизаны?
Живко повернулся к нему. Солнце било прямо в глаза Муфу, и он неясно видел лицо Живко, зато хорошо слышал его звонкий и чистый баритон:
— Наоборот, я счастлив. Война скоро кончится, тогда и за книжки!
Сейчас Муф боялся смотреть на скалу. Ему не страшно, просто не время предаваться унынию, вспоминать былое. Еще, чего доброго, раскиснешь. Но воспоминания сами оживали у него перед глазами. С каким нетерпением ждал Боби его приезда из Белграда. Не успеет он порог переступить, а Боби уж тут как тут. А как светились его глаза, когда он рылся на книжных полках. Часами мог он перебирать книги, откладывая еще не читанные. А потом, заворачивая их в газету, говорил: «Книгу надо беречь!»
Благоя горестно улыбнулся. В шестнадцать лет Боби отличался удивительной зрелостью мысли, хотя кое в чем еще оставался ребенком. Однажды весенним вечером он пришел, явно взволнованный.
— Что-нибудь случилось? — спросил Благоя.
Тот смотрел на него, по-детски надув губы.
— Говорят, комитет решил не брать гимназистов в отряд — не доросли, мол, еще.
Благое показалось, что Боби вот-вот заплачет.
— А я уже собрался.
Благоя с улыбкой взъерошил ему волосы:
— Ну и прекрасно.
— Это правда? — настаивал Боби.
Благоя пожал плечами.
— Я секретов не выдаю. Тебе сказали, что надо готовиться?
Боби утвердительно кивнул:
— Да.
— Кто-нибудь освобождал тебя от подготовки?
Боби отрицательно покачал головой:
— Нет.
— Тогда зачем спрашиваешь?
— Сегодня у меня счастливый день! — радостно воскликнул Боби.
Благоя Донческий поднял голову и вынужден был ущипнуть себя, чтоб проверить, не сон ли то, что он видит: шестеро бандитов с винтовками наперевес приближаются к Живко и Боби. Они шли осторожно, точно псы, обнюхивая каждую травинку.
Благоя, не раздумывая, вскочил. Нет, не позволит он глумиться над мертвыми товарищами.
День давно уже вступил в свои права. От жары запеклись губы, и Благоя обливается потом. Увидев густой, темный дым, он понял, что горят дома в нижней части села. Слышны крики крестьян. Стрельба не утихает, наоборот, стала такой ожесточенной и повсеместной, будто сошлись тысячные армии.