Но так было раньше — не помню уж когда. Сейчас все иначе. Он не откликается, когда я массирую ему руку, бездумно, механически. Раз, другой, третий.
Его руки как будто ему не принадлежат. Они так крепко сжимаются в кулаки, что пальцы уже не распрямить.
А прежде… Как много он успевал сделать этими вот руками.
…я люблю выслушивать больного своим ухом, простукивать своими пальцами, порой именно это оказывается самым надежным. Хороший, неторопливый разговор с больным и осмотр его говорят мне гораздо больше, чем снимки и анализы.
А техника?
Техника тоже важна. Она помогает врачу, но заменить его не может. Пальцами я могу обнаружить малейшее поражение в легких. Разговаривая с больным, я узнаю еще больше. Но если бы у меня не было непосредственного контакта с больным, вспомогательные средства мне помогли бы очень мало. Да, человеческая рука — превосходный инструмент.
Этими вот руками…
Этими вот руками он делал из бумаги невероятно маленькие кораблики.
Сделать еще меньше? — спрашивал он ребенка и ставил перед ним крохотную ладью.
Сделай, у того округлялись от изумления глаза, а ты сможешь?
Он мог.
И своими грубыми пальцами складывал совсем крохотный кораблик. Это будет самое маленькое суденышко в мире, оно уместится на ладошке, а другая ладошка позаботится, чтобы его не сдуло ветром.
Я перестала растирать ему руки. Скоро придет врач. Он расскажет о результатах последних анализов. Может быть, они совсем иные? Может быть, они лучше?
Машинально беру листок с письменного стола и начинаю складывать кораблик. Почему это я вдруг? Ведь у меня никогда не получалось так искусно, как у него. А если сейчас выйдет? Если б мне сейчас улыбнулось счастье… и я бы сложила крохотный бумажный кораблик… если бы… если…
Вот уже сколько времени я обманываю себя этими «если». Если сегодня Шпела будет дежурить, то все будет хорошо! Если сегодня, когда я войду к нему, он не будет дремать… Если… если…
Однако бумага меня не слушается. А может, виноваты пальцы, искривленные ревматизмом.
Пробую еще раз. А врача все нет. Вдруг он вообще не придет! Ага, вот он, кораблик! Правда, очень нескладный! Борта неровные, а вот здесь, слева, зияет дыра. Как глубокая рана. Сделать еще один? Кто там?
Голова сама поворачивается к двери.
Мы некстати? Ты кого-то ждешь?
Врача.
Дрея и Блаж смущенно улыбаются.
А к нему можно?
Конечно, если он не спит…
Первой вхожу к нему в комнату и сразу замечаю, что глаза у него открыты.
Да ты вовсе не спишь, обрадовалась я.
Он молча кивнул. Перевел взгляд на гостей. Потом посмотрел на меня, дескать, кто эта пара?
Это Дрея, ты его не узнаешь?
Дрея? Ну как же, он улыбнулся. Я люблю этого парня!
Его рука чуть шевельнулась на одеяле.
И Блаж здесь, ты видишь?
Он медленно перевел взгляд с лица Дреи на Блажа. Пристально посмотрел, но не узнал.
Здравствуйте, произнес Блаж, как дела?
Ага! Теперь он узнал. Что-то промелькнуло в его взгляде.
Теперь ты знаешь, кто это, да?
Ну, как же! Я очень рад, что он пришел. Это прекрасный парень и ничуть не похож на своего отца, который… который…
…который был по существу «eine niedrige Kreatur…»[23]
Погоди, погоди… Ты что-то, наверное, перепутал? Дрея недоумевал.
Но глаза его уже закрыты, он в забытьи.
Блаж понимал и не обижался. Еще ребенком, в Бари, он явился свидетелем их ссоры, повинен в которой был его отец. Они схватились у всех на глазах. И хотя с тех пор прошла целая вечность, понимал, что обида осталась!
Однако меня это удивило. Он так редко отзывался о людях плохо! Обычно ко всем был настроен дружелюбно.
Э-э-эй! Э-э-эй!
Мы здесь, здесь! Я думала, ты уснул.
Он энергично покачал головой. Знаешь, начал он торопливо, и мы понимаем, что он говорит Блажу, хотя и не глядит на него. Знаешь, ты не обращай внимания на мои слова. Я ведь уже забыл о той истории! Так, с языка сорвалось, и я жалею об этом… Нельзя пачкать общий сосуд…
Сестра Шпела уже здесь. Она всегда появляется в нужный момент.
Мы повернемся? — весело спрашивает она. И он улыбается ей в ответ.
Ласковая сестра — подлинный дар господень! А здесь прекрасные сестры. Они только переступают порог, и в палате словно становится светлее. Я еще ни разу не видела их хмурыми или в дурном настроении. Поправляя постель, давая лекарства, они все время говорят что-то ласковое: вот, вечером мы искупаемся, а завтра будет прекрасная погода, и тогда посидим на веранде…