— Вам удалось сделать для него что-то хорошее, а мне нет, — произнесла сестра. — Он все просил меня, просто настаивал, чтобы я назвала ему имя какого-нибудь знаменитого человека, умершего от туберкулеза. Я же так и не вспомнила, хотя искренне хотела облегчить его страдания. И только в самые последние минуты меня осенило, что можно и соврать. Людвиг ван Бетховен, почти закричала я. Людвиг ван Бетховен, повторил он. Мне кажется, он умер почти счастливым.
— Умер, сестра, — сухо произнес я. — Разве тут уместно говорить о счастье?
— Когда как, — ответила она и сложила белые руки над тяжелыми четками, свисавшими ниже пояса. — Не всегда, но иногда можно.
— Большое спасибо, сестра.
Я стащил с полки узел и сухо попрощался, пытаясь совладать с чувствами, захлестнувшими мою душу. Да и Вое, мой брат и Эди уже, верно, заждались меня.
И правда, мои друзья стояли на Залошкой улице. Они с удивлением взглянули на наследство, завернутое в маскировочное полотно, узел я почти волочил по земле; теперь это была наша общая собственность.
Мы развязали тюк в нашей кухне. Сверху действительно лежали личные вещи Бориса, которые наверняка появились у него только в больнице: зубная щетка, бритва и два алюминиевых тюбика, один с кремом для бритья, другой с туалетным мылом, и книга из серии «Словенская библиотека». Дальше, в отдельном свертке, — остатки американского солдатского пайка: десять пачек сигарет «Честертон», пять — «Кэмел», кекс и коробка кофе, а подо всем этим оказался аккуратный рулон настоящей американской офицерской ткани, который мы разматывали и разматывали, пока не заполнили ею всю кухню.
— Теперь ты можешь сшить себе отличные бриджи, — сказал Вое.
— Почему именно бриджи?
— Потому что это самый шик, — просто ответил Вое и спустя минуту, почесывая затылок, добавил, как бы оправдываясь: — Только к ним нужны сапоги.
— Тут хватит на всех четверых, выйдут великолепные выходные костюмы.
— Ты прав, — согласился Эди. — Я знаю отличного портного. Он сшил мне костюм, который я впервые надел в Вербное воскресенье сорок первого года, вы это, конечно, помните.
ЭПИЛОГ
Я вспоминаю немеркнущие лица ушедших.
Погиб Винко Почервин, погибли Войко Шлаймар, Миро Перч, Павле Балах, Тина Корошец и еще семьдесят девять парней и девушек из Зеленой Ямы, их имена высечены на памятнике, установленном на углу Безеншковой и Средишкой улиц. Погиб мой любимый богатырь Вики Камникар — он был зверски замучен за несколько дней до конца войны в логове белогардистов в Турьяке вместе с шестью партизанскими командирами, ставшими теперь народными героями. Фотографии их изуродованных тел долго висели в витринах люблянских магазинов, и люди с ужасом отворачивались: перед смертью им выкололи глаза и вырвали языки.
Плохо кончили, а может, просто пропали без вести — никто не знал, где их могилы, и никто их больше никогда не встречал — Янез Бассин, Штефан Вижинтин, братья Межнары — Симо и Борис, Цирил и Метод Шкоберне. А Ленка Шкоберне в конце мая тысяча девятьсот сорок пятого года родила в люблянской больнице близнецов, через неделю она крестила их в церкви святого Семейства в Моштах и дала им имена Цирил и Метод.
Многие избежали смерти. Среди них трое братьев Преков: Лойзе, Янез и Йоже, которые не появлялись в Зеленой Яме. Хотя и живут где-то в Словении. Спасся и Винко Тержан, отец Ленкиных детей; спустя два года от него пришла весточка из Соединенных Штатов Америки, он стал профессиональным бейсболистом, прислал Ленке письмо и пакет, в котором было два килограмма муки. Уцелели и оба провокатора, доносчики из домобранов: Марко Селан и Стане Коленц. Последний остался тем, кем и был: безработный горбун, наркоман, философ из кофейни, в свободное время за приличные деньги дающий частные уроки отстающим школьникам по немецкому, математике и физике, причем язык у него все так же хорошо подвешен, а кадык скачет еще веселее, чем прежде.
Рядом с убитыми можно назвать и тех, кто не вернулся из лагерей: семья Местников, Дита Стойкович, Борис Прелч… Нет больше и старика Шлаймера, отца двух партизан, которого убил Цирил Шкоберне.
Многие вернулись из леса и из плена: Тоне и Людвик Фрас, Янез Штрус, Здравко Маркич, Фриц Бежан, Зорка Окретич, Эди Рожич и мой отец. Почти все они нашли работу и остались в Зеленой Яме: мой отец в городской больнице, Эди в «Сатурне», Тоне Фрас в милиции, Янез Штрус продолжил учиться на ветеринара. Эди женился на первой же женщине, с которой встретился на одной из бесконечных солдатских вечеринок, жену его зовут Полона.