Одно из последних воспоминаний Теодора об отце относится к августу 1941 года — он увидел его перед домом с зеленой смоквой в руке. (Тогда Джорджии был сорок один год — столько, сколько Теодору было в 1977 году.) Отец только что вернулся из Герцог-Нового с дедом Вуком и бабушкой Яницей. Позднее Теодор уверял, что образ отца со смоквой в руках — не последнее о нем воспоминание. («Ничто не имеет определенного начала или конца — ни история, ни люди, ни время, как и воспоминания об отце Джорджии», — говорил он.)
Теодор утверждал, что в памяти что-то упускается или забывается уже в момент самого события. В собственном и чужих воспоминаниях Теодор видел отца и до и после его появления в августе 1941-го.
Последнее воспоминание об отце относится к тем дням, когда какие-то незнакомые мужчины (позднее он узнал, что один из них был дядя Симо) увели отца из дома и расстреляли у Млаки под Црнишем, а потом бросили тело в стоячую воду, где оно и пролежало несколько дней, пока не начало разлагаться. Однако Теодор не мог провести четкой грани между тем, что ему помнилось, и чужими воспоминаниями. Потому что об отце годами никто не вспоминал, и эта грань между своим и чужим представлением ломалась и стиралась. Теодор же сквозь время, чужие и свои воспоминания шел по стопам отца, все труднее отделяя его от себя, и обретал его. (Наверное, он мог помнить лишь его военную форму, широкий желтый ремень и длинную белую саблю.)
Когда в день гибели отца чужие мужчины вошли в дом (Теодор не сразу узнал дядю Симо) и сказали Джорджии, чтобы собирался и шел с ними, мать вскрикнула и повисла на нем. Отца трясло, словно тростинку, и маленький Теодор бросился на защиту отца от матери и обхватил ручонками его сапоги. Тогда один из незнакомцев оттолкнул его опанком, и Теодор упал, ударившись об пол. Снизу он увидел порог (по нему полз громадный муравей) и открытую дверь, а в ней огромное красное солнце, половина которого закрыла гора: острые скалы пополам рассекали солнечное яблоко. Он слышал голоса незнакомых мужчин и отца, вопли матери и теток. Теодор поднялся и прижался спиной к стене возле печки. Мужчины за руки потащили отца к двери. Дядя Симо оттолкнул Милицу. Теодор тогда думал, что дядя тоже защищает Джорджию от матери и теток. Однако двое мужчин неумолимо волокли отца к двери. Когда переступали через порог (чья-то нога раздавила муравья), свет заслонили, и Теодор не мог уже видеть половину солнечного шара. Мама Милица бросилась ничком на железную кровать, сотрясаясь от рыданий.
Позднее Теодор вспоминал изодранную отцовскую форму, больше всего мундир с золотыми эполетами, которые незнакомцы содрали и бросили в огонь. (Вспомнил он и муравья на пороге.) Но всякий раз сцена увода отца приобретала новую деталь или теряла какую-нибудь старую. Изменения в воспоминаниях происходили еще и потому, что в течение долгих лет никто не смел вспоминать о Джорджии, особенно мама и тетки.
Теодору нередко снилось одно и то же залитое водой поле, куда нельзя войти, потому что оно огорожено проволокой, а там покоится отец, лежит на спине в холщовых подштанниках, с круглой раной в груди.
Этот сон повторялся, а последний раз во сне возле отца были песок и известь, на которых остались чьи-то следы. И всякий раз отец был в воде, хотя поле вроде бы и не было полностью залито, и казалось, что вода покрывает только отца. А однажды Теодору приснилось, что Джорджия лежит в русле реки, словно в кровати, вода залила все поле вокруг отца, а тот улыбается.
Через неделю после того, как увели Джорджию, Теодор снова увидел его дома, на досках, гнилого и зловонного. Кожа его от воды стоячей Млаки, где он лежал, покрылась тонким грязно-зеленым налетом. Позднее Теодор часто вспоминал, как Милица осторожно смывает грязь и гниль с тела отца, чтобы не повредить раны. Помогали ей бабка Яница и тетки. Омывали и очищали отца без слез.
Теодору казалось, что отец еще жив, раз его так осторожно купают, боясь причинить боль. Однако исходивший от трупа запах он долго чувствовал и после похорон, и много лет спустя, когда никто уже и не упоминал имени отца.
(Дед Вук, пока обмывали Джорджию, сидел перед домом и стучал палкой по большому камню, торчавшему из земли.)
Когда отца обмыли и одели, несколько старших Кулинковичей и дед Вук положили тело в длинный гроб, сколоченный из струганых еловых досок.
(На похоронах было мало народу, потому что уже полыхала война.)