— Он был рыжий, хотя и крещеный, да кто знает, смог ли следовать обряду. А так хоть портрет его отпели… — С этими словами женщины ушли, оставив их одних.
Прошли годы, волосы у матери поседели, подбородок отяжелел. Ночами она бродила по липкому полу и половикам — точно смазанные медом, они приставали к пяткам, и ей часто снилось, что ее постель полным-полна расколотых орехов и накрыта она, как стол, на троих. Сейчас за ее столом действительно сидели трое, но были это ее сын и внук, а не муж и сын. Атанасие был уже старше пропавшего майора Косты и все чаще думал об отце. И это путешествие с сыном он задумал не просто так, а с определенной целью, но матери об этом не рассказывал. А цель касалась именно странного исчезновения майора Косты Свилара. Атанасие решил теперь, спустя годы, попытаться наконец узнать судьбу своего отца, пропавшего без вести во второй мировой войне. Врач советовал ему поехать на море, и он намеревался вместе с сыном пройти дорогами воинской части майора.
В 1941 году она дислоцировалась на границе с Албанией. В самом начале войны майор Свилар в соответствии с планом операции «Р-41» в спешном порядке был переброшен через границу, оказавшись в глубоком тылу противника. И пока на других югославских фронтах шло отступление, его часть, стиснув зубы, наступала. Нет ничего дороже маленького успеха в большом отступлении. Этот успех навсегда унес майора Косту. По слухам, дошедшим до них накануне освобождения в 1944 году, после капитуляции югославской королевской армии след майора терялся где-то в Греции. Поэтому сын и внук Косты Свилара направились туда.
«Все рождения похожи одно на другое, а смерть у каждого своя», — подумал Атанасие Свилар и взял в дорогу свою болезнь, а его сын Никола — гитару майора, набитую довоенными монетами. Вечером перед дорогой они сидели за деревянным столом, еще теплым от съеденного супа, и, скрывая от бабушки цель своего путешествия, говорили совсем о посторонних вещах. Глядя на сына, Свилар думал о том, что парень взрослеет, и старался его понять. Детство не похоже на остальные периоды жизни. В нем есть что-то от будущего, таинственного и недоступного. Когда мы покидаем детство, оно становится таким же далеким, непроницаемым и важным, как наше будущее. Детство замыкает один этап нашего пути, подобно тому как будущее завершает другой…
— Вступать мне в партию? — спросил его в тот вечер сын.
— Не знаю… — ответил Атанасие, превозмогая неловкость. — Не знаю, да и не место здесь давать советы. Не могу же я оградить тебя, к примеру, от вторника и субботы.
— Ты тридцать лет в партии — и не знаешь? Как же так? Видишь ли, — продолжал сын, — мне, собственно, твой ответ не нужен, но, если хочешь, я объясню, почему тебе слабо ответить. Сейчас, когда столько интеллигентов во всем мире становятся красными, с тебя уже хватит. Наверное, чтобы ты захотел вернуться, большинство должно выйти из компартии? Тебе не кажется, что это снобизм?
— А тебе не кажется, что партия одним мать, а другим — мачеха?
— Да, одни чувствуют себя в партии как в родном доме, другие — как в гостинице… Чихнешь и не знаешь, где ты, так было с твоими ровесниками. В то время как у кого-то день, у тебя — ночь. Только не думай, что один ты такой. Подобных тебе полно даже в деревне — выращивают себе хлеб, надрываются, но до города так и не дошли, как ты — до деревни. Вы все надеетесь на чужого дядю, который обо всем позаботится, а ваше время еще наступит, ан нет — у вас будущего нет и не будет. На бога, говорят, надейся, да сам не плошай, вот и сидите теперь у разбитого корыта. «Мы поздно стали самостоятельными», — говорите вы. С этим не поспоришь, хотя, будь мне во время войны четырнадцать, я взял бы в руки винтовку, не дожидаясь, когда стану мужчиной. С ружьем — как с женщинами. Выбирают жену, а не мать. Вы же возлюбленных не сватали и нас рожали не с ними, все пробовали на зуб монету, прежде чем выпустить ее из рук. Не знаю, счастлив ли ты теперь, мне известно о красивой женщине, Витаче Милут, которую ты в свое время потерял из-за трусости. Я не знаю, достоинство ли жить с нелюбимой женщиной, но знаю, что ты и тебе подобные никогда не оглядывались назад, чтобы увидеть, чьи тени вы топчете. Вы и по сей день не ведаете, что рука бьющего грешна. Кроме жратвы (да и ту уже подъедаем) ваше поколение создало только живопись; художники из вас получились настоящие. Дадо Джурич, Величкович, Люба Попович, которые уехали во Францию, «Медиала», возглавляемая Шейкой[8], что подал на выезд и получил отказ, ну и другие, что остались на родине, воплотили на полотне новое время и имели право сказать: наша дочь одного возраста с нашей страной…
8
Джурич, Миодраг — Дадо (р. 1933) — художник. С 1956 г. живет во Франции. Один из ведущих представителей современного сюрреалистического искусства. Обладатель югославской премии за 1971 г.
Величкович, Владимир (р. 1935) — живописец, график, архитектор. Работал в мастерской Крсте Хегедушича. В настоящее время живет в Париже.
Попович, Люба (р. 1934) — художник-сюрреалист, живет в Париже.
Шейка, Леонид (1932—1970) — художник и архитектор. Основатель группы «Медиала», представитель сюрреализма и дадаизма в изобразительном искусстве. Умер в Белграде.