Писатели сосредоточиваются на сложной внутренней жизни героев. Пристального взгляда заслуживает каждый поворот настроения, каждый нюанс переживания персонажем своей судьбы, искусства, природы, отношений с другими людьми. В том, что касается человека, будь то черногорский юноша из повести Ж. Команина или медленно уходящий из жизни пенсионер, о котором пишет М. Абдагич, нет ничего, что не заслуживало бы нашего внимания, утверждает эта книга. «Дыры» — так называется глухая деревенька, из которой происходит герой Ж. Команина. Но не эти богом забытые «дыры» опасны для людей. Черные дыры равнодушия, отчуждения, неумения общаться — вот что, по мысли авторов, губит человечество.
Для писателей, исследующих внутренний мир человека, перемещения во времени гораздо важнее перемещений в пространстве. Для всех, кроме, пожалуй, М. Рожанца, существенны элементы фантастики, часто присутствующие наравне с элементами реальной жизни. Поколение югославских «пятидесятилетних» прошло школу Михаила Булгакова, а затем Джона Апдайка, и они сейчас уже не подмастерья, а зрелые мастера, свободно и потому продуманно обращающиеся с формой. Когда-то модная в югославской прозе «растрепанность» композиции уступила место четким, почти классическим конструкциям. Особенно искусством композиции отличается М. Павич, имитирующий музыкальную форму серенады, выстраивающий «роман-лексикон» или, как в последнем произведении — «Пейзаж нарисован чаем» (1988), «роман-кроссворд». Кажется, это не случайно. «Растерзанная» сюрреалистическая проза отражала смятение человека перед жизнью, стремление бежать, спрятаться от неприятной действительности. На смену таким настроениям в литературу пришло трезвое сознание того, что с современным человеком происходит неладное, и это проявилось в поисках гармонии, противостоящей хаосу жизни.
Поколению 80-х свойственно необычное для югославской литературы ощущение «среды обитания» героя, связанное с новым ощущением культурной традиции. В большинстве представленных здесь «маленьких романов» драма героя развертывается в атмосфере большого города. Умело воссоздает картину Загреба наших дней З. Милчец, влюбленный в свой город и написавший о нем три книги очерков. Мастерски пишет о закопченных старых белградских домах, полных мрачноватой поэзии прошлого, Ж. Команин. У М. Павича — карта Белграда становится картой любви, и тайные знаки ее улиц помогают обрести душевное равновесие архитектору Атанасие Свилару. Родной город М. Рожанца Любляна изображен им не в лучшую свою пору — в дни итальянской оккупации. И все-таки красота этой маленькой барочной столицы в центре Европы завораживает и подкупает читателя. Совсем особенный город обходит вместе со своим героем Шерафуддином М. Абдагич — высыхающая, задушенная стоками, а когда-то полноводная река Миляцка течет через Сараево мимо старинных мусульманских кварталов, где над водой нависают украшенные деревянной резьбой веранды домов на сваях, а в глубине виднеются минареты мечетей, зеленый купол библиотеки — богатейшего в Европе собрания арабских рукописей.
Город выступает в повестях как хранилище культурной памяти народов, населяющих Югославию. Старый город — будь то загребское кладбище Мирогой, белградский артистический квартал Скадарлия или сараевская торговая Башчаршия, видится оплотом человечности, с ним связаны попытки сохранить традиции общения людей.
До сих пор редко кому из югославов удавалось с такой любовью показать исторические столицы своей страны — сосуды, хранящие генетическую память народа, передать влияние атмосферы старых городов на душевное состояние исконного горожанина или пришельца. Сегодняшние «пятидесятилетние» поднимают малоизвестные пласты духовной культуры своей страны, которую зарубежная публика по сложившейся инерции числит среди культур исключительно крестьянских.