И если за городом нежданный снег обожжет все, учинив полный разгром, в городе человек не перестанет выполнять свои обязанности, с семи до двух, как и в середине лета, людской муравейник будет двигаться по тротуарам и в машинах, автобусах, в трамваях на работу, с работы, на отдых, с отдыха… Но ведь людской муравейник не перестанет испускать вонь, копоть, дым, шлаки всех видов, задыхаться в собственном смраде, потому-то природа может сказать: да, человек победил меня, зато себя ему не победить, околеет он в своих собственных извержениях, от собственной безмозглости… Я-то весной воспряну, а дождется ли он новой весны, вот вопрос. Ведь все, что он совершил и совершает, — бессмыслица, он погибнет, выполняя главное дело своей жизни. Существование человека на Земле вообще бессмысленно. Может, это судьба всех цивилизаций с самого начала? Что осталось от прошлого? Кладбища?
В таком городе, при таком настроении и таких ассоциациях какие сны могут сниться? Вот такие.
Все звери и их жертвы находились на своих местах: в конторах, у станков, на улицах, на полях, на лугах… Иные вросли в землю, как деревья, выстроились правильными рядами, шеренгами, вдоль проезжих дорог. Разверстые легкие наверху, в них теряется голова, а может, ее нет вовсе, как нет на деревьях листьев, только черные, обугленные ветки. Те, что носятся по улицам в своих повозках, тоже стараются поглубже вдохнуть, хоть ранним утром…
Богатый урожай яблок, деревья гнутся от желто-зеленых, золотисто-желтых и золотисто-зеленых плодов. «Золотой пармен», его называют королем яблок, и вполне заслуженно. К изумлению Шерафуддина, яблоки не исчезали, хотя он очень пристально в них всматривался, все его помыслы были обращены к ним…
И еще: он, как обычно, отдыхал в своей постели, а по комнате прямо на него двигался рак с огромными клешнями, с длинными, покрытыми лаком когтями. Правда, было неясно, движется ли он вперед, казалось, он еще не решил, куда ползти, к Шерафуддину или от него. Шерафуддин не очень испугался, знал — страшного не произойдет, он проснется и увидит, что рак пятится назад, как всегда; только бы он не превратился в скорпиона, пусть без длинных, покрытых лаком когтей, и двигался бы к двери, возможно, это к счастью, к новому счастью.
VI
Похоже, женщины с сумками ходят на базар не за покупками, а чтобы вдоволь наговориться.
— И дети еще будут, может, и муж другой, а вот брата не будет. Я б за брата все отдала.
— Хуже нет, когда женщина работает, прямо каторга. Ребенка тащит в ясли, ест одни консервы, все, что получает, уходит на нее же или на прислугу, а что она там наработала — не поймешь.
Ну и деревенщина, подумал Шерафуддин. А как умеют за себя постоять! Да еще всем вокруг достанется. Когда же они домой попадут? Бессмысленная болтовня целыми часами.
— Эффективность, мои дорогие, — пробурчал он, поравнявшись с ними, но так, словно говорил сам с собой. — Эффективность, — повторил он.
Женщины замолкли, посмотрели на Шерафуддина, огляделись вокруг, но так ничего и не поняли.
Устремленный на него долгий взгляд с противоположной стороны улицы наконец привлек его внимание. Кто это может быть? Кто она? Откуда я ее знаю! Понятия не имею, впервые вижу, а она так пристально смотрит, вот и через улицу идет прямо ко мне.
Женщина подошла, улыбнулась, поздоровалась, смущенная. Шерафуддин снял шляпу, поклонился, он ждал объяснений. Долго ждать не пришлось.
— Ах, Шерафуддин, дорогой. Откуда ты? Сколько же я тебя не видела!
Шерафуддин молчал, и она смутилась еще больше.
— Вы меня не узнаете? Я Зинка. — И, словно этого недостаточно, посыпала доказательствами: Чебо, Дамир, Лутфия, с которым они сидели в кафе.
— Правильно, — сказал Шерафуддин, — была одна девушка, точнее, молодая женщина, только я не уверен, что это ты.
— Да, да, это я!
Вспомнилось, как встречал он Зинку в кафе с мужчинами, с одним, с другим, и видела ведь его, но ни разу не пожелала узнать. Как во всем этом разобраться? Он спросил:
— Мы еще на Земле?
— Наверное, — разволновалась она.
— А я думал, на Марсе, увидел тебя и обрадовался: слава богу, здесь другие законы.
— Не поняла…
— Разве мы не договорились, что на Земле не знаем друг друга?
— Опять не поняла.
— А я вот тебя понимаю. — И про себя отметил, что она осунулась, очень изменилась. Однако напомнил, что еще недавно она не желала его узнавать на улице. Зинка удивилась, спросила робко: