И все же, когда Шерафуддин встретил Зинку, он потерял уверенность, что находится в здравом уме. Он больше не сомневался: существуют две Зинки, две молодые женщины, Одна — по-девичьи взбалмошная, и другая — с остатками красоты, опустошенная, растоптанная жизнью. Какая из них настоящая? Или их все-таки две?
При последней встрече лицо ее было ссохшимся и землистым, глаза слезились, часто мигали, она щурилась из-под очков, много курила, совсем как мусульманские старухи, которые живут табаком и кофе. Впалые щеки, исхудавшие жилистые руки, будто десятерых родила, плоские бока, выпирающие кости.
Первая Зинка раньше не узнавала его, а вторая оглянулась и смотрит. Сомнений нет, она, она, настоящая Зинка, он ее сразу узнал: округлые щеки, руки, бока, плоть, краски, соки, жизнь в ней цветет и кипит, молодой задор, кокетство, улыбка, уверенность…
Все же бывают чудеса. И одно из чудес — молодость, только в молодости бывает возрождение, обновление. Так, обедневший торговец, или потерпевший крах политик, или неудачник поэт обретают былую силу, все на них новое, все дорогое, добротное. А в молодости достаточно запереться дома на двадцать дней, помогать матери по хозяйству, конечно, есть, отсыпаться, то есть побыть в теплом родительском гнезде, и все станет на свое место. Перед ним была настоящая Зинка, «Золотой пармен», только обогащенная опытом и умом, эта так просто не сдастся, не позволит мужчинам уложить себя, она многое испытала, была на самом краю жизни, теперь мужчины для нее пустое, не тайна, а проза, ничего загадочного. С гимназической восторженностью покончено, а если позовут, она сумеет ответить. Разведет руками с усмешкой, так объясняют ребенку, когда он чего-то требует от матери или старшей сестры: нет, больше нет, бабушка съела… Детям — серьезно, мужчинам — с очаровательной улыбкой: она все поняла, только нет, больше нет, бабушка съела. Любопытство удовлетворено, и в кафе она теперь ходит не с мужчинами, а с подругами — поболтать, что может быть приятнее, чем посидеть с подругами за чашкой кофе и уйти с легким сердцем.
Она смотрела на него, но не здоровалась, может, не была уверена, ответит ли он, и он заторопился в парк — полюбоваться грандиозной партией своих друзей-шахматистов.
По пути встретился человек, который никогда не был молодым, с детства был слугой, слугой и состарился. О таких власть имущие говорят: почтенный человек, и это свидетельство того, что он не принадлежит к их кругу, о равных они никогда не скажут — почтенный человек.
Шли молодые люди, заросшие волосами и бородами, штаны колоколом, девушки — в неизменных брючках, не столь уж шикарных, как им казалось. Всякая одежда, и эта тоже, должна быть хорошо выполнена — не мала, не велика, впору, но главное в женщине — лицо, прежде всего лицо и в конце концов лицо.
Он спешил к социологам, своим друзьям, а вспомнилась Зинка: если она действительно в беде, он обязан ее навестить. Но чем ближе подходил к Зинкиному дому, тем больше ощущал, что смелость его покидает — неизвестно, как воспримут его появление домашние. Может, она простит? А вдруг она еще злится на него? И Лутфия… Услышав о Лутфии, она откроет окно и, не дожидаясь, пока он войдет в дом, окатит его… Ясно, это пустой сон, мечта, ничего другого. Тем более после встречи с ней, опять ослепительно красивой… Разве можно быть уверенным? А мой возраст? Зачем я иду? Он остановился. Весна — такая пора, когда даже слабые деревца, черные и голые, оживают и зеленеют. Я думал, больше никогда со мной такого не случится, а вот случилось же… Он замедлил шаг. А если она и теперь откажется от меня?
— Помогите!.. Помогите!.. — донесся до него зов. — Не проходите безучастно, если в бога веруете, где ваше сердце!
Шерафуддин оглянулся — к нему с мольбой тянул руку человек. Шерафуддин предложил ему денег, но тот отмахнулся: все предлагают деньги, не хотят понять.
— В чем твоя беда? Ты болен?
— Хуже, я потерял способность рисковать.
Шерафуддину стало смешно, он поинтересовался, что было бы, не потеряй он эту способность.