— О, мало ли что, без риска улицу не перейдешь. — И поведал, что больше всего ему хочется путешествовать. Но он не смеет. Разве Шерафуддин не видит, что творится вокруг: стоит поехать на автобусе, и наткнешься на разбитые и перевернутые машины, да еще окровавленные тела, исковерканные, как на бойне, стоны и вопли несчастных.
— Истинная правда, — подтвердил Шерафуддин, — но ведь все ездят.
— Это риск, всегда нужен риск, я вот остался без жены и не решаюсь жениться, а надо бы: долгая старость, болезни…
Шерафуддин, пытаясь подбодрить его, весело сказал:
— Чего бояться, женитесь.
— Ну как мне жениться, — возразил тот, — это же риск! На кого еще нарвешься, ведь плохое не сразу разглядишь, только хорошее, лучше некуда, и уста сахарные от сладких слов, а женишься, поживешь — и смотри на нее, будто с земли на солнце, ни подойти, ни приблизиться… И дети, когда еще они вырастут? А вырастут — сами видите, что творится.
— Все правильно, — согласился Шерафуддин, — и тем не менее люди женятся, так уж повелось.
— Нет, не решаюсь, хоть и надо, долгая старость, болезни… И путешествия… не могу смириться, с детства мечтал увидеть Африку, побродить по ней, а теперь, когда есть деньги, потерял способность к риску.
Шерафуддин убеждал, что никакого риска нет, теперь не старые времена, когда о подобном путешествии узнал бы весь мир, теперь все ездят, и сегодня проще съездить в Центральную Африку, чем когда-то в Центральную Боснию.
— Да-а, — человек чуть не плакал, — ну, приеду, а там дикари… Костры, барабаны, острые копья, все голые, только повязки на бедрах, брр!
— Какие дикари! Дикарей уже нет! — воскликнул Шерафуддин.
— Как это нет, столько фильмов…
— Какие там дикари! Да вы… — Он хотел сказать «сам дикарь», но сдержался и сказал: — Отсталый человек.
И терпеливо разъяснил, что давным-давно миновало то время, в котором живет он, да и фильмов таких почти нет.
— Нет больше дикарей, — твердил он, — теперь дикарями считают тех, кто держал народы Африки в рабстве, им уже самим стыдно, только и делают, что оправдываются.
— А звери? — снова завел тот.
— Какие звери? Нет никаких зверей, — почти заорал Шерафуддин, — звери — это те, которые…
— Э, мы в кино все видим, все переживаем.
Шерафуддин достал из кармана газету и, просмотрев репертуар кинотеатров, предложил:
— Да вот здесь рядом идет такой фильм, за мостом.
— Знаю, потому и стою тут, ведь до моста нужно перейти улицу, а автомобили-то мчатся.
— Так вот же переход.
— Вижу, а вдруг…
Шерафуддину вроде бы удалось его убедить, дрожа от страха, он сделал несколько шагов, однако спустить ногу с тротуара не отважился.
— Спокойно, спокойно, зеленый свет…
— Нет, нет, не могу, оставьте, прошу вас, не толкайте меня.
— Следовало бы.
— Ну да, а вдруг авария? Откуда такая уверенность, а если вот этот, за рулем, не остановится на зеленый свет, откуда вы знаете, что ему придет в голову, может, он дальтоник… Откуда такая уверенность? Человек идет в кафе, по дороге его настигает смерть. Теперь другие времена. Когда-то я решался на многое, до того осмелел — не побоялся запустить руку в кассу предприятия, а кто сейчас может меня заставить сделать что-нибудь подобное?
— Неужели вы так дорожите жизнью?
— Речь идет не о жизни, а о страхе, и вообще, если подсчитать, жизнь дала мне не больше, чем вам.
— Тем более вперед!
— Я не боюсь смерти, я потерял способность рисковать, помогите мне вернуть ее! — закричал человек.
Шерафуддин схватил его за руку и потянул к переходу. Человек старался изо всех сил и не трогался с места.
— Вот видите, не могу.
— Ну почему не можете, — разозлился Шерафуддин, — идите за мной.
— Не могу! Не могу!
Он очевидно старался, лицо напряглось, скривилось, сморщилось, и все-таки спустить ногу с тротуара не удалось. Шерафуддин увидел: он плачет.
— Посмотрите, — сказал человек, указывая на свои ноги, — посмотрите.
Шерафуддин опустил глаза и поразился: несчастный врос в тротуар, чуть виднелись ботинки, и вот уже ноги покрылись камнем до колен. Шерафуддин испугался, хотел убежать, но тот запричитал:
— Не бросайте меня и не заставляйте идти! Лучше помогите вернуться обратно.
А как помочь, если камень дошел до колен. Самое разумное — убежать…
— Не бросайте меня, поддержите немножко, я сам выберусь.
Сам? Ладно, он его поддержит, только поможет ли это?
А между тем стоило человеку повернуть назад, и камень сполз с его ног. Шерафуддин без труда довел его до ворот. Немыслимо! Наверное, это ему привиделось. Он даже протер глаза, чтобы убедиться. Шерафуддин не терпел неопределенности, неизвестности, он считал, что всякое дело должен довести до конца, все выяснить, он предпочитал безнадежную ясность заманчивой неясности.