Шерафуддин наслаждался теплом. Удивительно приятно было в этой бедной кухне, где в печке тлела горсть угля. Стены крашеные, на картинках то ли листья, то ли женские головки, Шерафуддин не мог разобрать. Возле плиты наклеены красные, зеленые, голубые полоски бумаги с зубчиками по краям.
Хозяйка вернулась в сопровождении щекастой молодухи, с головы до ног укутанной платком.
— В комнате холодно, вам не понравится. — Хозяйка притворила входную дверь и хорошенько заткнула ее тряпкой, чтобы не дуло. — Вы уж здесь, а я там, под одеялом.
Шерафуддин попытался возразить.
— Давай, давай, знаю я вас… Правда, вы, видать, не такой, — она повернулась к молодухе, — вот какие господа ко мне ходят, не то что те… Этот господин, чтобы ты знала, мой родич, а эта девчонка прилипла ко мне.
— Э, да ладно тебе, тетка Фача.
Шерафуддину показалось, что женщина в платке именно так назвала хозяйку, потом подсела к нему, подтолкнула плечом. Мне ничего не надо, подумал он, однако позаботился о своей безопасности. Добрая женщина сделала вид, что ничего не заметила, и слава богу, лучше всего — двойная гарантия, так надежнее…
Ну, теперь все в порядке, теперь я Зинку не боюсь, если бы она видела, убедилась бы, что у меня по отношению к ней нет задних мыслей, говорил он себе, покидая теплый домик.
Он не мог понять, откуда Зинка обо всем узнала, будто поймала на месте преступления, он не допускал возможности существования агентуры, которая следила за каждым его шагом, оповещала кого следует и могла подготовить или сделать какую-нибудь гадость: он верил в непостижимые, скрытые законы, в непознанные человеческие силы, ведь каждый из нас вроде солнца, вокруг него вращаются планеты — люди, с которыми мы вступаем в соприкосновение, мы сознательно создаем контакты между нашими чувствами посредством еще не изведанных волн, контакты таинственные, не вполне ясные, они существуют подсознательно, как наши инстинкты, иначе каким образом Зинка вплелась бы в жизнь девушки, кормившей голубей и воробьев в парке, а та — в ее жизнь, и обе они — в его жизнь?
Вот и стала реальностью привидевшаяся ему сцена с ушатом воды и обломками мебели. Зинка в бешенстве швыряла все, что попадало под руку, Шерафуддин оборонялся, подняв руки, моргая, не успевая вставить слово.
Он понял, что это за место и что Зинка хочет использовать его, чтобы оправдаться перед соседями. Свидетели происшедшего скажут: «Нет, Зинка не такая, она такого не позволит, как она тут одного…» Он хотел ретироваться, но тут его дважды по-бандитски стукнули кулаками по спине, и он услышал: «Старый мерин, осел, идиот!» Кричала Зинка. И все-таки он не оглянулся, это взбесило ее вконец, она кляла его долго, пока не выдохлась и не почувствовала, что хватила через край. Тогда она дала задний ход, полились слезы. Зинка всхлипывала:
— Идешь к девушке, она тебя пригласила, а ты что делаешь? Сперва вытряхнешься у другой, будто у тебя всего в избытке. А когда еще раз заявишься? Неделями тебе и в голову не приходит, у-у-у…
Шерафуддин, онемев, стоял посреди улицы и не знал, как оправдаться, казалось, в голове кипела смола, а ведь он не считал себя виноватым.
IX
В таком настроении он и отправился к друзьям-шахматистам.
— А, явился, — встретил его бывший социолог. — Что я говорил, все равно притащишься, сидеть тебе здесь, на нашей скамейке, ну, конечно, когда вот этого честь по чести отпоем и проводим, — добавил он.
— А я ему говорю: узнаешь, где раки зимуют, как отправим тебя туда, как схватят за глотку да начнут поджаривать, — заторопился испуганный пророчеством младший партнер.
Шерафуддин отбил удар:
— Мне здесь и посидеть будет не с кем, если вы собираетесь туда, откуда не возвращаются. А приходится верить, ведь вы люди серьезные. И партию сыграть будет не с кем… Печальная судьба! На что играете?
— На жизнь, — поспешил доложить бывший социолог, — сегодня увидишь, что такое мастер.
— Тебе хочется выиграть, не спорю, — ответил его партнер, — только еще не известно, кто мастер. К тому же дело идет о жизни, и мне приходится уступать… мастер так мастер, если тебе невтерпеж, а я не стану лишать человека жизни, не такой уж я злодей, к тому же ты старше, я уступаю. Не желаю быть убийцей.
Милиционером на этом участке был некий Помалу, заядлый шахматист, стоило социологам усесться на скамейку, как он оказывался рядом и, забыв о службе, рьяно болел, и всегда за того, кто больше нуждался в поддержке.