— Я больше люблю возвращаться из Хиландара, чем идти туда…
Утром, когда Свилар проснулся, руки его были раскинуты в стороны, а ступни ног скрещены, точно он спал на кресте. Он уже знал, что проспал и упустил возможность отделаться от спутника. Но, посмотрев на постель гусляра, увидел, что там никого нет. Постель была свернута, а красная подушка пуста. Он опять был один.
IV
Неведомо, на каком из двух укладов покоился греческий, дославянский Хиландар. Вероятно, он представлял анахоретство (отшельничество), ибо возводился во славу Богородицы и по сей причине во времена иконоборчества был уничтожен греками. В лето от сотворения мира 1198 на том месте владыки в постриге святые Савва и Симеон Неманя приобрели сербскому государству землю и воды, чем положили начало возрождению монастыря. Святой Савва, будучи приверженцем более строгого уклада монашеской жизни, объединил братию на основах общего жития, и хиландарские иноки дни свои проводили в молитвах о хлебе насущном, на общей соли, предаваясь труду и подвижничеству не за страх, а за совесть. Общим было все: и огонь, и вода, и пища в трапезной, клавшаяся на каменные столы с углублениями для чаш и для соли и с возвышениями по краям, чтобы не падал хлеб.
Сие устройство монастырского общежития поначалу могло быть нарушено появлением некоего монаха-отшельника (возможно, грека, обитавшего в развалинах). Так ли, иначе ли, но со временем, как и по другим обителям Святой горы, отшельничество неспешно меняло жизнь и в Хиландаре. Монахи вновь возводили запруды, вновь сеяли, жали, рыбачили, рыбу на хлеб клали, вновь стал им внятен чревный зов Святой горы, откуда, сокрытое в утробе земной, просилось наружу богатство — руды да драгоценные каменья. На Афон возвратились исконные занятия отшельников, принял же их, подобно иным, и Хиландар.
Воскрешенное равновесие между отшельниками и общежителями сохранялось веками, и в Хиландаре всегда были последователи и одного, и другого уклада. Отшельники и общежители, в исконном своем противостоянии, вечной и затаенной розни, делали Хиландар Хиландаром. Ключ же ко всем сколько-нибудь важным монастырским событиям да переменам всегда лежал на этой меже, разделяющей интересы отшельников и общежителей; все судьбоносные решения принимались в зависимости от того, какое из двух направлений в настоящий момент пересиливало в Хиландаре. А различия между ними отнюдь не были только внешними, хиландарские монахи соизмеряли их с разницей между днем и ночью, однако при условии, что день и ночь полагались, насколько возможно, равноправными, подобно брату с сестрой или матери с сыном. И как не смешать день с ночью, монахи одного уклада не могли перейти в другой, но должны были век свой блюсти обет постоянства, и на этом, и на том свете пребывая с теми, среди кого принимали постриг. Имелось все же одно исключение. Существовала единственная возможность, оплачиваемая слишком дорогой ценою, но позволяющая сменить одежды анахорета на ризу киновита и наоборот. Свершить сие можно было, лишь навсегда покинув монастырь, поменяв имя, и, явившись к едва обращенным в христианство переселенцам — русским, сербам или болгарам, — принять их варварский язык и в чужой обители вступить в иное время, отличное и цветом своим, и ритмом, и укладом, чтобы там все начать сначала. Словом, греки становились болгарами, армяне — сербами или русскими, русские — греками, лишь бы уйти от своего уклада и образа жизни. И никогда иначе — только так. А уходили по двум причинам: покидали уклад, временно утративший силу, или затем, чтобы в новой жизни посвятить себя делу, которым среди прежней братии не занимались. Ибо между общежителями и отшельниками не был поделен разве что сам Хиландар. Делились и работы монахов. Подобно же — хлеб и вино.
— Эгейская пучина бывает спокойна только по воскресеньям да престольным праздникам, — сказал Свилару монах на небольшой пристани в Ивероне, откуда отходил катерок, похожий на рыбу с сильно раздутыми жабрами. Хиландарский порт был в двух часах пути по открытому морю на север, в сторону азиатского побережья, где-то за островом Тасос, говорят, с материка его не разглядеть, зато с Тасоса материк виден — у островитян, мол, глаз зорче.