Шерафуддин удивился, когда среди стариков за столом увидел совсем молодого человека, тот уважительно слушал рассуждения муллы по проблемам веры. Шерафуддина поразило, как он преданно смотрел на муллу, как впитывал каждое слово. Старое воспитание, подумал Шерафуддин, старое время, старая молодежь, что посеешь, то и пожнешь, а старое дерево не согнешь. Их идеал — человек почтительный до смирения, покорный, необразованный. У нас другой идеал: образованный, свободный, невоспитанный. Да, чем-то приходится поступаться. Но если возможен выбор, надо не задумываясь жертвовать образованием ради воспитанности.
Он опомнился, когда услышал пронзительный голос кафанщика, тот достал часы из кармана жилета и, не поглядев, из-под насупленных бровей уставился на стариков. Седовласые заторопились к своим столам, к разбросанным картам, домино, нардам с фишками, поспешно схватились за них, но сперва приковали ноги к столам толстыми цепями, правда незаметно. Про Шерафуддина забыли. Началась борьба не на жизнь, а на смерть, галдеж, перебранки, а хозяин разносил кофе и ставил на столы, даже не спрашивая. Проходя мимо Шерафуддина, бросил мстительный взгляд. В руках у него был деревянный молоток и клещи, большие, тяжелые, они угрожающе раскрывались и хватали то одного, то другого. Кто-то сказал:
— Вот как-нибудь завернешь сюда и начнешь ходить ежедневно… а однажды не придешь — так уж не придешь никогда, всем известно.
Хозяин одобрительно кивал — понятно, оттуда не возвращаются.
Брр! — Шерафуддина передернуло, вот какое оно, преддверие смерти, куда отсюда? В одну из трех капелл, а в какую — твое последнее желание, это конец. Оставалось бросить прощальный взгляд на кафану, на стеклянные стены — единственное, что как-то связывало ее с новыми временами, — и спросить себя, мыслимо ли провести здесь последние двадцать пять или тридцать пять лет или даже половину жизни, именно здесь, прежде чем тебя выбросят на свалку. Он спрашивал себя, когда же по-настоящему начинается старость, согласно науке — с тридцати, люди эту границу отодвинули.
У Шерафуддина были свои мерки, более определенные, он говорил: старость наступает, когда отказывают отдельные органы, когда уходят прекрасные человеческие ощущения, когда умирают идеалы, когда от любви остается только желание, когда появляется черствый эгоизм, когда исчезает самолюбие, угасает страсть к соревнованию, когда пропадает смелость и ее место занимает страх неизвестности и риска, когда утрачивается жажда познания, когда не волнует приближение опасности, когда самым важным оказывается личный интерес, — одним словом, когда человек становится рассудительным независимо от возраста… Старость разрушает человека полностью или срывает с него все прекрасное, оставляя один скелет — корысть и с ней эгоцентризм.
X
Он сидел на террасе, под липами и яблонями, с которых еще не осыпались листья, сквозь них виднелась старая мечеть с бесчисленными арками и галереями, с внутренним двориком, с библиотекой, существующей почти пятьсот лет, со множеством голубых куполов, больших и малых, здесь когда-то была резиденция последнего визиря Боснии.
Напротив старинных зданий располагалась гостиница с висячими кафе на двух уровнях, с музыкантами, певицами, гостиница эта появилась недавно, для контраста, надо было внести немного шума и веселья в тишину и покой. Жизнь должна бороться, должна побороть все связанное с загробным миром, вот вам выбор — тот или этот свет, — а дальше решайте сами.
Большой красный шар завис над дальней, поросшей лесом вершиной, заходящее солнце. Без него будто чего-то не хватало, то есть именно этого шара на красной горе, но, казалось, можно обойтись и без него.
Тогда носили миди и мини, как балерины в «Лебедином озере», и макси до пят, как румынские цыганки или испанские танцовщицы, еще «колокола», широкие брюки по московской моде или такие узкие, что они впивались в тело… Зеленое, кофейное, оливковое, красное, а лица молодые, светящиеся, белое, черное, темно-серое. Юноши с волосами до плеч или покороче, в обтягивающих штанах, сползающих все ниже, различные оттенки светлых и темных тонов, внешне стараются походить на девушек. Шерафуддин не раз говорил себе, что расы определяются не цветом кожи, а возрастом, существуют только две расы — молодые и старые, со множеством переходов и едва заметных различий, вот и все. Разумеется, должны пролететь годы, кожа на лице потемнеет, потом время начнет не спеша прибирать другие красоты, сперва красоту тела, появятся изъяны всех видов, морщины, мелкие или глубокие, и, наконец, благородный металл в волосах, серебро.